Лейла Аттар - Пятьдесят три письма моему любимому

– Мне правда пора, Боб. – Трой поставил стакан. – Рад видеть тебя, Хафиз. И тебя, Шейда.

Я поняла, почему он уходит, и у меня все сжалось внутри.

Я не желаю иметь с тобой ничего общего, Трой.

В белоснежной рубашке, темно-синем пуловере и твидовом пиджаке он был бесконечно далек от того Троя в выцветшей черной майке и джинсах, которого я знала, но все равно таким же неотразимым. Даже больше – с этой холодной отстраненностью во взгляде.

– Пойдем, Рейчел, – сказал он.

Только тут я заметила поднявшуюся с дивана длинноногую блондинку в черной водолазке и роскошных брюках.

– Вы уверены, что не можете остаться? – спросила Элизабет.

– Мы встречаем День благодарения с родителями Рейчел.

Ладно. Может, я и ошиблась насчет причины его ухода. Дело в Рейчел. А вовсе не в Шейде. И это же объясняло его консервативный наряд. Вечер знакомства с родителями. Кинжал у меня внутри вонзился еще глубже.

– Трой! – подскочили к нему дети.

– Привет, команда! – Он подхватил Заина на руки, но удержался от того, чтобы взъерошить Наташе волосы, что принесло ему дополнительные очки.

– Капитан, – хитро улыбнулся ему Заин.

– Ты что, уже уходишь? – Наташа пошла за ним к двери.

– Боюсь, что так, принцесса. – Поставив Заина на пол, он помог Рейчел надеть пальто.

– Погоди. – Наташа помчалась в кухню и вернулась, неся что-то обернутое в бумажное полотенце. – Мы испекли браунис.

– А ты запомнила?

– Угу. Ты их любишь.

– Спасибо, милая! – он присел на корточки и взял у нее сверток.

– Так я займусь этим местом в центре, – сказал Боб.

– Это будет отлично. Скоро обсудим, – расслышала я до того, как захлопнулась дверь.

Элизабет выглянула в окно.

– Надо же. День благодарения с родителями. Он что, на этот раз всерьез?

– Лиз, прекрати шпионить.

– Я не шпионю, – она выпустила занавеску. – Я только надеюсь, что мальчик найдет себе хорошую пару.

– А мне кажется, ему нравится быть холостяком, – сказала Джейн. – Он вернулся сюда три-четыре месяца назад? А его жизнь в обществе бьет ключом. Про него пишут в колонках сплетен больше, чем про меня за всю мою жизнь.

– И в области бизнеса о нем много разговоров, – добавил Мэтт.

– Мы будем весь вечер обсуждать Троя или все-таки сядем ужинать? – Боб начал убирать бумаги со стола. – Знаешь, – обратился он ко мне, – он в восторге от своего лофта. Я удивлен, что он тебе об этом не сказал.

– Он с самого начала был твоим клиентом, – ответила я.

Улыбнувшись, Боб потрепал меня по плечу.

– Повезло тебе с ней, Хафиз.

Хафиз просиял. Мне нечасто удавалось видеть его таким, но всякий раз от этого возникала боль, словно в сырой день начинала ныть старая рана.

Вечером я надела кружевную коротенькую рубашку, которую хранила в глубине шкафа. В ней я чувствовала себя смелой и сексуальной. Розовый шелк оттенял мою кожу и карие глаза. Я побрызгалась духами и вышла из ванной, слегка смущаясь.

Свет был выключен, и Хафиз уже лежал в кровати. Я скользнула под одеяло и прижалась к нему.

– Я рада, что ты смог вернуться домой к нашей годовщине.

– Я тоже, – ответил он.

– Я по тебе соскучилась, – я прижалась к мужу теснее и погладила его.

– Хм. Ты соскучилась, – повернувшись, он поглядел на меня с тихим удивлением. – Как это мне так повезло?

Я уже не помню, когда у нас в последний раз был секс. Месяцы стали годами, а годы слились в одну череду без начала и конца. Но сегодня я вся горела. Мне хотелось прогнать мысли обо всех остальных, кроме него. Я хотела все здесь и сейчас, там, где полагалось, где это было хорошо, чисто и правильно.

Он стянул с меня трусики и перевернул меня на живот.

– Нет, не так, – сказала я. – Так я больше не хочу, Хафиз.

В выражении его лица промелькнула боль.

Я хотела слишком многого. Я знаю. Но мне было так нужно. Правда, очень-очень нужно.

И он взял меня лицом к лицу, но прятал свое лицо в моей шее.

«Погляди на меня. Пожалуйста. Погляди на меня!» – хотелось сказать мне.

Когда все закончилось, он отстранился и свернулся калачиком, отвернувшись от меня.

Я обняла его, желая впитать его боль, стараясь спрятать свою.

– Может быть, нам стоит с кем-то поговорить.

– Ты имеешь в виду психолога?

– Это могло бы помочь.

– Ты никогда не говорила об этом.

Приподнявшись на локте, я посмотрела на него.

– Дело не в этом. Ты никогда ни с кем не обсуждал то, что случилось.

– Тут не о чем говорить. Это уже в прошлом.

– Но оно все еще тут. – Я положила руку ему на сердце. – Тебе не кажется, что пора с этим разобраться?

– Что ты от меня хочешь, Шейда? Чтобы я сидел на кушетке и рассказывал какому-то постороннему человеку, что не могу заниматься любовью с собственной женой, потому что всякий раз, когда гляжу на нее, вижу это чудовище?

Я проглотила эти слова.

Я хотела не этого. На самом деле я хотела чего-то другого, кого-то другого, и в попытках убежать от своего желания заставляла своего мужа пройти сквозь ад.

– Нет, – ответила я, внезапно ощущая глубокую усталость. – Давай спать, Хафиз. Ты тут, я тут, дети спят в своих комнатах. И важно только это.

Мы прижались друг к другу, две души из разрушенных домов, решившие держаться вместе и не позволить лапам, протянутым из прошлого, разрушить нашу семью.

27 декабря 1982 года

Паша Моради. Я совершенно ясно помню, как впервые услышала это имя. Мой мир качался на грани, готовый вот-вот перевернуться, а я стояла, ничего не подозревая, в теплом, прекрасном ярко-алом пальто, которое только что купил мне Хафиз.

Это был период всего самого первого. Первая зима; первое Рождество в Канаде; первый случай, когда мы с Хафизом смогли провести вместе целых три дня.

Мы купили два куска обжигающей пиццы и остановились на детской площадке позади нашего дома. Хафиз смахнул со скамьи шапку свежевыпавшего снега и улыбался, глядя, как я подстилаю салфетку, прежде чем сесть на нее в новом пальто.

– Оно тебе нравится? – спросил он.

Пальто было дороже, чем он мог себе позволить. Я волновалась, что скажет Ма, когда мы вернемся домой.

– Оно такое прекрасное.

Было немножко смешно, насколько неловко я ощущала себя с человеком, за которого вышла замуж больше двух месяцев назад. Но сегодня, когда он снимал с моего куска пиццы колечки красного лука, который, как он знал, я не люблю, мое сердце захлестнула волна неожиданной нежности. Этим простым действием Хафиз развеял все мои сомнения и снял неловкость.

Я впилась зубами в кусок хрустящего теста, и вкус расплавленного сыра и томатов казался мне лучше всего, что я могла вспомнить. Он заботился. Заботился обо мне. Это читалось в его глазах, в том, как он слегка приоткрыл ворота, ровно настолько, чтобы я могла проскользнуть на эту тщательно охраняемую территорию. Мне хотелось сидеть здесь всегда, глядя, как на балконах мигают гирлянды лампочек.