Александр Жарден - Зебра

Лишь через неделю Камилла согласилась не затыкать ватой уши: надеялась, что отучила Зебру от пустого занятия. Но не успела она улечься, как снова услышала поскрипывание пола в коридоре. Разозлившись, Камилла уже готова была снова заткнуть уши, но тут по телу ее прошла дрожь, и она принялась размышлять. В конце концов, ей ничего не стоит подыграть Зебре; не надо будет притворяться, что спишь, когда он войдет в комнату, не то он, чего доброго, посчитает ее дурочкой.

И вот Зебра прошел по темному коридору до двери комнаты Камиллы, повернул обратно, снова сделал пол-оборота и снова подошел. Это возвратно-поступательное движение, знак нерешительности, действовало на нее как нежная ласка, неопределенная и потому особенно ценная. Само ожидание вызывало у нее больше волнения, нежели предвкушаемые объятия, которых, впрочем, в тот вечер не было, ибо Зебра довел истязание жены до того, что в конце концов вернулся спать к себе.

Такая процедура установилась надолго. На третий или четвертый вечер Камилла рассчитывала, что Зебра наконец уступит зову плоти. Он к ней не прикасался уже десять дней – наверняка из удовольствия знать, что она его ждет. Стоя в коридоре, он наконец чувствовал, что Камилла в его власти, наслаждался тем, что живет такой же полной жизнью, как герой какой-нибудь пьесы. В какой-то момент подумал, что он ничем не хуже Ромео: неделю за неделей вышагивал взад-вперед по коридору, наступая на скрипящие планки.

Чем больше времени проходило, тем чаще Камилла ошибалась: как-то раз приняла потрескивание деревянного каркаса дома за сигнал, подаваемый Зеброй, и дважды выскакивала в коридор, утыкаясь носом в пустоту. У нее были свои мечты и, так как Зебра категорически запретил ей появляться внезапно в его комнате – это, мол, помешает сохранить их желания в неприкосновенности, – Камилле не оставалось ничего другого, как нырнуть одной под одеяло. Воспламененное чрево горело огнем, и Камилле хотелось отхлестать Зебру по щекам. Злость на него была особенно сильной из-за того, что она чувствовала себя пленницей похоти, которую он пробуждал в ней.

Однажды вечером Гаспар подошел к ее двери. Гнев Камиллы сразу же испарился; она опустила веки и постаралась успокоить дыхание. Все еще ожидая, что он войдет и ляжет рядом, она хотела, чтобы он подумал, будто она его не ждала. Гордость требует жертв. Но Камилла знала, что Зебра способен оставить позицию в самую последнюю секунду. Даже если он зайдет в комнату, но не обнимет ее – пустой номер.

И в самом деле: появившись в комнате Камиллы в первый раз, Зебра переступил порог, посмотрел на жену долгим взглядом, вышел и прикрыл за собой дверь. Но уж во второй раз возмущенная и пылающая страстью Камилла схватила его за шиворот и увлекла за собой на коврик перед кроватью.

Впоследствии Камилла стала более расчетливой. Она снова обрела власть над Зеброй и в отместку делала сотню шагов по коридору туда и обратно несколько раз за вечер. Она воображала, будто посмеивается над ним, и не догадывалась о том, что подыгрывает ему в его дьявольской игре. Лежа под одеялом, Гаспар ликовал.

Однажды вечером Зебра не вернулся домой. Когда часы пробили десять, Камилла отправила Тюльпана и Наташу спать, заверив их, что, дескать, «папа звонил и сказал, что придет поздно»; но на самом-то деле папа не удосужился позвонить. Камилла начала беспокоиться.

Уткнулась в какой-то роман, но читать не стала, принялась листать так называемые женские журналы и так же лихорадочно переключала телевизор с одной программы на другую. К счастью для ее учеников, тетрадей для проверки у нее в этот день не было, иначе оценки колебались бы между «плохо» и «очень плохо».

Камилла не думала, что Зебра на больничной койке – полиция предупредила бы – или в постели какой-нибудь неотразимой красотки: если бы у него была любовница, настоящая, как в театре, он не стал бы ночевать вне дома, не предупредив заранее, а с ней, Камиллой, был бы сама нежность. Безусловно, более вероятным ей казалось, что Гаспар вбил себе в голову, будто необходимо заставить ее поревновать, и это удручало Камиллу больше всего.

Но подобные ухищрения Камилла считала слишком грубыми. Зебра не мог не предвидеть, что жена учует западню и сочтет приманку слишком яркой, чтобы на нее клюнуть. Она терялась в догадках.

Чего она ни в коем случае не хотела – так это проявить мягкотелость. Поэтому решила немного упредить мужа в этом деле и не задавать ему никаких вопросов, когда он вернется.

Зебра вернулся на рассвете и не стал дожидаться, когда его начнут расспрашивать, а он должен будет рассыпаться в объяснениях. Он решительно разбудил Камиллу в половине седьмого и объявил, что отсыпался с тяжкого похмелья вместе с Альфонсом у дядюшки Жувена, друга Альфонса, этот самый дядюшка угостил их самогоном собственного изготовления, а, по мнению знатоков, он в этом деле дока. Оказавшись смертельно пьяным после семи вечера, Зебра, ясное дело, позвонить не мог.

– …до того дошел, что не мог уже подставить стаканчик под кран перегонного куба, – громогласно заявил он.

Камилла очень вежливо попросила его убираться и дать ей доспать ночь, что он и сделал. Но, разумеется, она уснуть больше не смогла. История с пьянством как-то сразу ей не понравилась.

Наутро, на пути в лицей, Камилла сделала небольшой крюк, заехала к Альфонсу и Мари-Луизе. В доме, то есть в единственной большой комнате маленькой фермы, ни его, ни ее не оказалось; Камилла увидела их согбенные фигуры на огороде. Они пересаживали салат-латук и походили на китайцев, работающих на рисовом поле. Перебрасывались между собой цветистыми и малопонятными выражениями по поводу бессонной ночи: у них телилась корова. Значит, Зебра все выдумал.

Камилле было непонятно, почему Зебра так изощрялся, чтобы скрыть от нее правду. Он должен был предвидеть, что она проверит правдивость его слов; разве что он нарочно солгал, чтобы жена поревновала, когда узнает, что он солгал. Камиллу так и подмывало взять Зебру за шиворот и трясти, пока тот не признается, что еще он затеял. Ей до смерти хотелось сбить с него спесь, сказать, что не такая уж она дурочка и что, насколько ей известно, эту ночь он провел не у дядюшки Жувена, но она сдержалась. Зачем ему знать, что она заезжала к Альфонсу? Этим она доставила бы ему слишком большую радость.

В последующие недели Зебра только и говорил о какой-то Анне, женщине-адвокате, с которой недавно снова повстречался и которая, разумеется, неизменно сопровождала его на деловых ленчах. Анна была, как говорится, отменно сложена, ни дать ни взять – греческая статуя, и обладала блистательным здравым смыслом. Зебра разливался соловьем, когда говорил о делах и поступках этой молодой женщины – Камилла втихомолку смеялась: предчувствовала, что завтраки наедине с Анной были скорей показными, чем опасными. Само существование женщины-адвоката представлялось ей чем-то невероятным.