Ирина Муравская - Язва на полставки

– Садись, – Демьян небрежно закидывает сумки на заднее сидение, кивком веля мне проделать с собой тоже самое. На самом деле идти остаётся каких-то пару минут, но с учётом того, что я еле передвигаю ластами – с радостью ныряю на пассажирское место рядом с водителем. Ловлю эффект дежавю. Вчера, после прогулки, он точно так же завозил меня домой, когда кругами мы вышли к Исаакиевскому собору, где обнаружился припаркованный джип.

Заезжаем во внутренний дворик колодца быстрее, чем хотелось бы, но и этого хватает, чтобы мозг дал установку телу расслабиться. Отяжелевшие веки прибалдели в тепле и теперь слипаются, поэтому поднимаюсь вслед за широкой спиной на четвёртый этаж чуть ли не вслепую и по стеночке.

Кое-как вставляю ключ в замочную скважину.

– Пускай брат сам ходит в магазин. Или не набирай столько, – ругают меня, проходя в обуви вперёд и ставя всё на стол на кухне. – Тебе только тяжести таскать. Сломаешься.

Мне, несомненно, приятна такая забота, но в полной мере не могу её сейчас оценить. Не до этого. Так что вместо благодарностей лезу в маленький пакетик с эмблемой аптеки и среди упаковки тампонов, ватных дисков, жидкости для снятия макияжа и кучи коробочек с лекарствами нахожу быстрорастворимый порошок с жаропонижающим.

Мой лоб накрывает тяжёлая ладонь.

– Да ты же горишь, – присвистывает Демьян. Это он только заметил, что рядом с ним шатается ходячий труп?

– Это от страсти. Ты ж у нас мальчик-огонь, – фыркаю я, зубами надрывая пакетик и выискивая рядом с раковиной условно чистую чашку.

У меня отбирают лекарство и болезненных тычком в спину отправляют в гостиную.

– Иди ложись.

– Чайник надо вскипятить.

– Поставлю. Иди.

– Ща, пельмени хоть в морозилку уберу. А то растают.

– ЛЕГЛА, КОМУ СКАЗАЛ!

От повышенных тонов башка ещё больше начинает ныть.

– Не ори на меня, не имей такой привычки.

– Не моя вина, что ты с первого раза не понимаешь. Попёрлась она с температурой! За пельменями. Иди. Я всё сделаю.

– Ой, да и пожалуйста, – давясь новой порцией кашля и на этот раз уже не сдерживая его, уползаю в свою, типа, комнату вызывать сатану.

Плашмя падаю на разобранный диван, утыкаясь лицом в подушку и зычно прокашливаюсь. Надо переодеться в домашнее, но у меня нет сил. Потому что это надо снова встать, взять шмотки с кресла, сесть, снять, надеть… Нет. Не могу. Всё, на что меня хватает – стащить с себя джинсы и с пинка отшвырнуть на пол. Дальше Бобик сдох.

В таком виде меня и находят, несколько минут спустя, заходя с дымящейся кружкой. А мне… мне фиолетово. Сил нет двигаться. Но надо. Неохотно принимаю сидящее положение, накидывая на коленки одеяло.

– Держи, – мне протягивают лекарство с приятным лимонным ароматом и три таблетки.

– Я всё брату расскажу, – хмыкаю я, шмыгая заложенной ноздрей.

– Что?

– Что ты меня в кровать уложил и колёсами накачиваешь.

– Это такое “спасибо”? – хмурит брови он, поднимая мои джинсы и вешая их на подлокотник.

Спасибо. Большое спасибо. Да. Но знать ему об этом не обязательно.

– Пельмени убрал?

– Убрал. Всё убрал. Кости ты зачем брала? Грызть? Это такая диета?

– Это суповой набор. Бульона хотела намутить. Я не завтракала.

На меня долго и тяжело смотрят. Вздыхают. Достают из кармана новехонький айфон, на корпусе даже плёнка ещё не снята. Набирают кого-то.

– Лысый, – выдаёт он явно не мне. – Я не могу сейчас подъехать. Есть возможность перенести стрелку на обед? Или сам его дожмёшь? Годится… Лежи и только попробуй встать, поняла? – а вот это уже адресовано мне и, развернувшись на мысках, уходят обратно на кухню, продолжая разговаривать с собеседником на том конце. – Это не тебе. Чего? Лысый, отвали…

"Лысый"? "Стрелка"? "Дожмёшь"? Я прошу прощения, но какого…? Чем занимается этот человек? Лежу, размышляю об этом и тихонько посасываю горячий напиток, приятно согревающий внутренности и ещё приятней сжигающий к чёртовому прадедушке желудок.

Попутно прислушиваюсь к шебуршаниям через стенку. Кастрюли стучат, вода из крана течет. Ёженьки-боженьки, он там чё, в натуре суп готовит? Ну не. Я должна это видеть. Нельзя такое пропускать.

– Куда выперлась? Я кому велел лежать? – тут же встречает меня сердитое.

– Отвечаю, харе приказывать. Могу ж и поварешкой по морде съездить, – не люблю я властных интонаций. Дома от отца хватило.

– Потом съезжу я кому-то ремнём по заднице.

Фи. Ремнём он меня надумал пугать. Корчу физиономию, демонстративно закатывая глаза и высовывая язык. Почти сразу мой подбородок оказывается в цепких мужских пальцах. Рот вынужденно остаётся открытым, а голубые глаза недовольно разглядывают блеснувший в нём металлический шарик.

– И зачем? – спрашивают без восторга. – Тоже дух бунтарства?

– Нравится, – бурчу неразборчиво я. Не очень удобно разговаривать, когда тебя так стискивают.

– Считаешь, это красиво?

– А ты у нас консерватор? Баба в парандже, до свадьбы ни-ни?

– Просто не понимаю.

Смотрит. Уже не на язык. Теперь на меня. Вроде бы обычно смотрит, а меня на холодный пот пробивает. И температура тут совершенно не причём.

– А ты целовался когда-нибудь с девушкой, у которой есть пирсинг? – спрашиваю зачем-то. Дура, Радова. Вот реально зачем?

– Нет.

– Ну так попробуй. Говорят, очень даже. И не только про поцелуи.

Ха. Твоя очередь офигевать, лапуля. Теперь уже от моей прямолинейности. Не ты один умеешь бить ею наповал. И вообще, я болею, имею право пороть чушь.

– Ты ещё такое дитё, – сражает меня его ответ. Не на него я рассчитывала.

– Это плохо?

– Я не связываюсь с малолетками.

Ну знаете ли…

– Как будто тебе кто-то предлагает… – собираюсь вырваться и гордо свалить обратно в комнату, но не успеваю. В замке проворачивается ключ и прямо перед нами в узком коридорчике вырастает Даня.

– Я идиот. Забыл документы на страховку. Пришлось возвращ… – он замолкает, замечая меня, прижатую к стенке в трусах и нависшего надо мной Демьяна.

Мда. Неловко как-то. Все же слышали крылатое выражение: "картина Репина. Приплыли"? Многие наверняка знают, что на ней изображены монахи, заплывшие на своей лодочке в женскую купальню. И лишь единицам известно, что этот самый художник Репин никаким боком не связан с данным полотном.

На самом деле картина под названием: "Монахи. Не туда заехали" принадлежит кисти Льва Соловьёва, но из-за того, что оно много лет провисело в галерее рядом с другими работами Репина, а их стиль весьма похож, память и воображение решили поиграть в "куча-малу". Фраза же "Приплыли" приклеилась исключительно благодаря аналогии с репинским полотном "Не ждали". С ним уж точно многие знакомы.

К чему я всё это? Да ни к чему. Это я мысли пытаюсь отвлечь, пока топчусь на месте и сгораю от стыда. Зато мой подбородок перестают держать. Тоже плюс.