Екатерина Вайсфельд - Май

Но что бы ни творилось в его душе, любовь требовала действий. Ему уже было мало просто наблюдать, жить мечтами и короткими школьными встречами. Хотелось большего, хотелось прикоснуться. И в своей любви он сделал новый шаг. Это произошло, когда Юлия поднималась по лестнице на третий этаж, а Май спускался. Быстрыми шагами, почти летя по ступенькам вниз (он сам не понял, как это произошло), пробегая мимо учительницы, выставил руку и скользнул, будто нечаянно задел, по её бедру. Юлия почувствовала этот специальный выпад, но не обернулась. Май летел вниз, на первый этаж, на крыльях счастья. Он ощущал, как его любовь стала более явственной, более плотской. Он был безмерно счастлив от своей дерзости.

Молодая учительница догадывалась о чувствах этого паренька и старалась их не ранить. Она замечала мучения и томления его сердца, которые отображались на его лице, в его вопрошающем взгляде. В больших тревожных глазах, которыми он смотрел на неё. И часто корила себя за то, что стала причиной этих томлений. Будучи такой же нежной, сложной и романтичной натурой, она воображала себе ситуацию ещё сложнее и глубже, чем она есть. Её притягивала чистота и искренность паренька, покорность, готовность отдать всего себя. Это то, что отличало Мая от других ребят – учеников, писавших Юле любовные записки, которые она находила в тетрадях, на рабочем столе, в классных журналах. Она слышала о тех пошлостях, которыми обменивались старшеклассники, знала, что её осуждают другие учителя, видела взгляды, которыми её провожают в школьных коридорах. И всё это не давало ей покоя. Заставляло ещё сильнее отказываться от своей молодости, красоты. Ещё сильнее прятаться за серым, брючным костюмом, не разрешая себе снимать даже пиджак. Она была к себе очень строга, считая, что тем самым не позволяет греху и соблазну через неё входить в мир.

Дочь священника, Юлия была очень строгого, целомудренного воспитания. И своё призвание она нашла в педагогике. Поэтому её коробило, что она не по своей воле будоражит незрелые, исковерканные и, как итог, пошлые умы. Но также она не желала быть причиной страданий для романтических, душевно неокрепших юнцов. Была ли в её чувствах хоть капля лести в отношении себя? Возможно. Но найти её можно было, только тщательно исследовав потайные уголки её души или ослабив бдительность воспитанного в строгости ума. Может быть, просто не пришло время?

Юлия наблюдала за влюблённым подростком, как мать наблюдает за младенцем, чтобы тот не споткнулся по дороге. Она будто взяла на себя ответственность за него, словно в её силах было указать ему правильный путь.

В своих чувствах к нему она ощущала то родительскую нежность и заботу (не имея ещё своих детей), то достраивала его образ, придумывая свой идеал, взращивала его в своих ещё незрелых фантазиях, поскольку сама была ещё молода и неопытна, и пугалась того, что получалось. Ей, ещё одинокой в любви, нестерпимо хотелось чувствовать и знать, что существует такая чистота сердца, такая глубина души, которой не страшно отдаться. Этот юнец дарил ей то, что никогда не будет облечено в плотскую форму. Он дарил платонические чувства, которые возвышали обоих, но истощали физические силы, не привыкшие пребывать на такой высоте.

Исходя из всего этого невидимого, чувства Мая не были безответны. И не могли быть. Чистая и искренняя любовь всегда связывает сердца невидимой нитью. Даже если любит кто-то один. Май ощущал это, но не мог объяснить.

После затяжного молчания и кажущегося безразличия со стороны драчливых одноклассников Май снова их стал занимать. Они подняли головы и начали исподтишка наблюдать за ним. Им был нужен лишь удобный случай, чтобы выступить. Который вскоре нашёлся.

Незадолго до зимних каникул Саша позвонил приятелю.

– Привет, ты на школьный дискач идёшь? – спросил он.

– На чей? – не сразу понял Май.

– Да блин, на твой. Я думаю прийти к вам в школу. Тайка собралась, я и спрашиваю – идёшь или нет?

– Иду, наверное.

– Отлично. Тогда увидимся там, – поспешно сказал Саша.

С девятого класса ученикам разрешалось ходить на школьные дискотеки, которые устраивались два раза в год: первая – за неделю до новогодних каникул, вторая – весной, в апреле. Май решился пойти, в надежде увидеть Юлию. Многие учителя в день дискотеки оставались в школе до самого вечера, чтобы следить за порядком. Также в этот день намечалось празднование Нового года.

Школьные танцы проходили в актовом зале. В основном там собирались ребята из старших классов. Девятиклассники ещё стеснялись танцевать; их вечно шпыняли ученики постарше, и весь вечер они проводили на стульях в углах зала, сбившись в свои маленькие, тесные компании. В такие дни жизнь школы творилась только на четвёртом этаже, где царил полумрак, разбавляемый бегающим светом от зеркального шара, подвешенного к потолку. На стенах зала висели старые, наполовину сдувшиеся воздушные шары (нет более жалкого зрелища, чем праздник, покрытый пылью забытья). Огромные окна с забранными по бокам шторами глядели на жилой дом, стоявший через дорогу от школы. Его окна, как шахматная доска, перемежались черными и жёлтыми квадратами. Громкая музыка лилась из двух больших колонок, вынесенных на сцену; в общем шуме слышался смех и выкрики молодёжи. Среди школьников всегда находился кто-то более активный и деятельный, кто заведовал музыкой, создавая настроение зала, сегодня это был Максим из десятого «Б».

Придя на дискотеку, Май, как и многие девятиклассники, держался скромно, словно бы просто зашёл посмотреть на чужое веселье. Так оно и было. Его ничего не интересовало, кроме входной двери, из проёма которой вовнутрь рвался свет школьного коридора. Иногда в зал входил какой-нибудь учитель и молча стоял на пороге, как тень, блуждая глазами по школьникам, блюдя порядок.

Молодой человек поджидал Юлию и боялся, что ошибся, что её нет в школе, а значит, он зря пришёл. Иногда он отрывал взгляд от входной двери и смотрел на танцующих. Под некоторые песни старшеклассники, обутые в тяжёлые ботинки на тракторной подошве, устраивали настоящее буйство: прыгали, сбивая друг друга с ног, и кричали, раздирая глотки. В такие моменты девочки с визгом отбегали в сторону и истерически хохотали, глядя на это сумасшествие.

Несколько раз Май выходил в коридор, по левую руку которого располагался класс по химии. Его двери были настежь открыты. На первых партах валялись наваленные куртки, сумки, портфели. Из класса тянулся поток холодного воздуха – где-то было открыто окно. В этот кабинет часто бегали школьники, незаметно опустошая на последних партах принесённый алкоголь: коктейли в жестяных банках или пиво. В остальном школьные коридоры и классы были пусты. Лишь на третьем этаже в учительской горел свет, и за закрытыми дверями шло своё веселье, выдававшее себя громкими разговорами присутствующих учителей, иногда смехом.