Екатерина Шрейбер - Нет ни рая, ни ада

Снаружи царила блаженная прохлада. Я прислонилась плечом к стене здания, с наслаждением закурила, пялясь на два высоких фонаря, испускающих противный мертвенно-белый свет. Чёрт, у меня двоится в глазах! Похоже, пора закругляться и отправляться домой.

– Привет, красавица, – услышала я негромкий голос где-то прямо за затылком. Оборачиваться не стала, постоит и уйдёт. Но тот, кто это сказал, уходить не собирался.

– Пойдём, я угощу тебя шампанским. – Я почувствовала крепкий сладковатый запах свежего водочного перегара у самого лица.

Я ходила в «Жираф» уже много лет и знала почти всех его посетителей, но этот мужик был мне не знаком. Приземистый, широкоплечий, бритоголовый, со сломанным когда-то носом и узкими глазами-щёлочками. В джинсах и спортивной куртке. Не бандит и не гопник, но явно какой-то маргинал. Кажется, он весь вечер сидел за столиком в углу с двумя очень похожими на него друзьями.

– Нет, спасибо, – как можно твёрже ответила я и отвернулась.

Тип не удовлетворился. Бывают случайные знакомства, которые начинаются с пьяной банальности или даже потасовки, но потом неожиданно перерастают в искренний обмен любезностями и дружбу на пару загульных часов. Но сегодня был явно не тот случай.

– Ты чего такая грустная? Пойдём, я тебя угощу чем захочешь! С братанами своими познакомлю, потанцуем, туда-сюда.

– Чувак, ну нет, сказала же. – Я всё ещё пыталась не нарываться на неприятности.

Тот не понял. Медленно, но уверенно взял меня за локоть крепкой хваткой.

– А может, ты в сауну хочешь? Так поехали.

Я дёрнула рукой. Он только зашикал и хрипло рассмеялся. Мне это совсем не понравилось. Я начала озираться по сторонам, ища помощи. Как назло, вокруг никого не было.

– Пусти! Какого хрена? Я тебе сейчас лицо расцарапаю.

– О-хо-хо, да ты девочка с характером! Я таких люблю!

Он слегка шибанул меня под дых, перекинул через плечо и понёс за угол. Сейчас он бросит меня на заднее сиденье машины, заблокирует двери, и мне не выбраться. Страха не было, я чувствовала только ярость, орала, дрыгала ногами и колотила кулаками по широкой каменной спине. Но лысый не сдавался.

– Сука! Отпусти её быстро! Я звоню ментам!

Нас догоняла Маша, похожая со своей развевающейся рыжей шевелюрой и перекошенным от злобы лицом на горгону Медузу.

Мой похититель остановился так резко, что чуть не уронил меня, и развернулся. Я не видела его лицо, но готова была поклясться, что оно вытянулось от удивления. Маше он дышал в пупок, а её ярость была способна прожечь насквозь. Мужик попятился, потом бросил меня на землю, как мешок с картошкой, и скрылся за поворотом.

– Лиля, господи, что случилось?

Маша помогла мне подняться и отряхнуться. Я в двух словах описала своё неудавшееся похищение.

– Господи боже мой, быстро домой! – скомандовала она, и мы, взявшись за руки, со всей мочи побежали прочь.

Я чувствовала, как в груди клокочет истерический смех. Ещё чуть-чуть, и я задохнусь от бешеной гонки. Нет, это надо было видеть! Маша напугала грозного бандита одним своим видом! В следующую секунду я почувствовала, как левая нога, не выдержав высоты каблука, подворачивается подо мной. Ещё не понимая, что происходит, я увидела серый тротуар прямо у лица и услышала сухой хруст. А потом – темнота.

Когда я разлепила глаза, было уже светло, насколько бывает светло в моей наглухо зашторенной комнате. Я купила эти портьеры из дешёвой сине-зелёной ткани только потому, что они практически не пропускали солнечные лучи. Так же сумрачно всегда было в спальне Гриши, и для меня это был акт воздаяния, как и многое другое в моей жизни: книги, которые читал он, музыка, которую слушал он, фильмы, которые смотрел он. Мне слишком хотелось вернуть из прошлого хоть что-то, хотя бы какие-то незначительные детали и приметы, чтобы почувствовать: это было, я помню, я сохранила частицу себя.

Значит, наступило утро. Следующим ощущением была пронзительная боль в правом колене. Я вскрикнула от неожиданного и подлого удара, который мне нанесла собственная плоть. И тут же вспомнила, что накануне какой-то гад пытался утащить меня из «Жирафа», а Маша бесстрашно отвоевала меня у врага. Потом мы бежали в сторону дома по тротуарной плитке, и, разумеется, заплетающиеся ноги сыграли со мной злую шутку. Я шмякнулась со всей дури прямо на землю. И кажется, сломала ногу. Маша, понятно, дотащила меня до квартиры, благо это было недалеко, и даже, судя по тугой повязке, забинтовала мне колено. Но всё это я помнила довольно смутно. Как будто телепатически узнав, что я проснулась, она тут же позвонила.

– Привет, ну как ты?

– Хреново.

– Как нога?

– Болит. И распухла. Боже, это какой-то ад.

– Так, я вызываю скорую. Тебе нужно в больницу!

– Нет! Ни в коем случае. Я никуда не поеду. Маша, я тебя заклинаю всем, что тебе дорого, ради нашей дружбы, никаких скорых! Я не поеду в больницу. Ни за что. Просто полежу пару дней в постели, и всё пройдёт.

– О’кей. Я к тебе зайду попозже, хоть покормлю. А ты отдыхай пока. И не вставай! Вдруг перелом.

Как-то слишком легко и быстро она со мной согласилась – это совершенно не похоже на Машу. Но развить мысль о том, в чём именно тут может быть подвох и что задумала подруга, я не смогла. Слишком трещала голова – кажется, я и ею успела приложиться. Только не больница, молила я про себя. Никогда больше…

Я помню своё неподвижное тело, закованное в корсет, под тонким и колючим казённым одеялом, невозможность пошевелиться, зудящую кожу, горько-солёные слёзы бессилия. И боль. Когда заканчивалось действие морфина, она раскалённым стальным штыком прошивала позвоночник, добираясь до кончиков пальцев, впивалась в мозг острыми когтями, разрывала на части внутренности. В такие моменты мне казалось, что я вся состою из боли, которая никогда не закончится.

Шло время, менялись формы врачебного насилия: анализы, осмотры, операции, уколы, капельницы, таблетки. Каждая манипуляция вызывала у меня приступ страха: я сжималась в ожидании удара, и он не заставлял себя ждать. Боль возвращалась, и надежды на то, что однажды она, наигравшись, покинет моё полуживое, истерзанное тело, уже не оставалось. Мне повезло в одном: мой лечащий врач, Игорь Семёнович, сумел внушить уверенность, что однажды я смогу ходить. Черты его лица почти стёрлись из памяти, но, клянусь, я узнала бы даже в толпе его грузную сутулую фигуру, большие мягкие руки и упрямый взгляд прозрачных серых глаз.

Когда он велел мне встать с кровати в первый раз, я сначала рассмеялась, а потом скорчилась от боли и слабости.

– Дерзай, чадо! Прощаются тебе грехи твои. Встань, возьми постель твою, и иди в дом твой, – решительно процитировал он Евангелие.