Крисия Ковальски - Счастье в сирени живёт

– Вадим, сыночек, – говорила она, – Я не хочу видеть людей, пойми. Не хочу случайно встретить кого-то из знакомых, разговаривать с ними, отвечать на вопросы. Я устала от жизни, Вадим. А там мне хорошо у моря… Я могу часами сидеть на террасе и смотреть на прибой, слушать шум волн. У меня во дворе растёт апельсиновое дерево, и единственное, чего я жду с удовольствием, это то, когда оно начинает цвести.

И Вадим купил дом, в котором остановилась его мать во время поездки в Испанию. Если это единственное что приносит, пусть не радость, а хотя бы успокоение его бедной матери, он даст это ей. Жилы порвёт, но даст.

Уже сев за руль огромной фуры, на которой он поехал за товаром, Вадим снова позволил себе вспомнить то, что случилось два года назад. Федеральная трасса тем и хороша, что конца ей не видно, и ничто не помешает побыть наедине с самим собой. Да и дорога длинная, до Владивостока успеется обо всём передумать.

Его младшая сестрёнка Танечка. Сейчас бы ей было восемнадцать лет. Возможно, стала бы студенткой. Она так хотела пойти учиться на детского врача. А может и не стала бы, вышла замуж за какого-нибудь парня. Да вон хоть за Лёху, она ему всегда нравилась. У него, Вадима, возможно, и племянники бы вскоре появились. Да и мать была бы рядом. А сейчас… никого и нечего. Кроме работы. Она одна и спасает.

И снова перед Вадимом в который раз пронеслись события, сломавшие его жизнь. В тот вечер он встречал Танечку на вокзале, но с электрички она не вышла. Он сразу почувствовал неладное, обзвонил всех её подруг и знакомых, а потом взял у Лёхи машину и поехал в дачный посёлок её искать. Нашли они её с Лёхой на трассе, изнасилованной и без сознания. Безуспешно пытались остановить кровотечение, еле успели довезти её до ближайшей больницы. А там в больнице он сдавал свою кровь, чтобы спасти сестру. Танечка выжила и даже поправилась. Но только внешне. Её красивые большие глаза остались безжизненными, стеклянными. Она со всеми, кроме мамы, отказывалась разговаривать. Но самое ужасное было то, что его, Вадима, своего брата, она боялась видеть. И как только он появлялся на пороге её больничной палаты с фруктами и прочими лакомствами, у Танечки начиналась истерика.

– Вадим, выйди немедленно! – требовала мать и выталкивала его в коридор. А потом уже дома выговаривала ему:

– Просила же! Не ходи к ней, Вадим! Не появляйся там! Она всех мужчин боится.

– Это пройдёт у неё? – с надеждой спрашивал Вадим.

– Не знаю… – мать начинала плакать, – Не знаю… над ней втроём поиздевались. Врач говорит, что её психика не справляется с этим.

Как прав был тот врач! Когда его сестрёнку выписали, и мама забрала её из больницы домой, чтобы самой заботиться о ней, Танечка сбежала в дачный посёлок, где это всё и произошло с ней. Нашли её с перерезанными венами, и уже спасти не успели.

Вадим винил себя. Это он не уберёг. Не защитил. Не смог. После заболела мать, у неё случился инсульт. Вадим отправлял её в разные клиники и санатории, поставил на ноги. И вот в последнюю поездку в Испанию она не захотела возвращаться назад. Они продали и дачу, и квартиру в другом районе купили, но сам город давил на его мать.

Искать тех отморозков, которых богатые родители откупили от наказания, даже не пришлось. И месяца не прошло после того, как их отпустили, неразлучная троица мажоров прикатила свою машину на ремонт в автосервис на рынке. У «ниссана» был поцарапан бок, разбито стекло и помят бампер. Машину отремонтировали, при том Лёха запретил Вадиму не то что принимать участие в работе, но и приближаться к «ниссану». Вадиму только оставалось, едва сдерживая гнев, сжимать кулаки, до боли и крови впиваясь ногтями в кожу ладоней, наблюдать, как клиенты рассчитывались в кассе, наполняли полный бак бензином, громко заигрывали с кассиршей, ржали, отпускали похабные шуточки и, наконец, сели в заново покрашенный «ниссан» и отъехали от рынка. Машина, громко визгнув тормозами, стремительно покатила по шоссе. Вадим ещё тогда заметил, что они любители полихачить.

Так и случилось. На крутом спуске к реке возле того самого дачного посёлка машина полетела вниз, бак с бензином взорвался. Водитель успел выпрыгнуть, но обгорел весь до костей. Того, что сидел сзади, взрывной волной выбросило через заднее окно на асфальт, от сильного удара ему сломало позвоночник. Но он тоже остался жив. А вот тот, кто сидел рядом с шофёром, сгорел заживо.

Участковый Пётр Филиппыч, тот самый, что обещал, что уголовное дело возбудят, а потом, когда задержанных отпустили, ходил по посёлку и глаза прятал от матери Вадима, так и записал в протоколе происшествия – не справились с управлением транспортным средством, будучи в алкогольном опьянении.

Вадима начинала бить сильная нервная дрожь, когда он вспоминал, как несколько раз, пока никто не видел, подходил к «ниссану» и собирался подрезать тормозные шланги, но каждый раз в последний момент отдёргивал дрожащую руку. Нет, он не смог стать убийцей, даже из мести. Чувство вседозволенности и алкоголь совершили возмездие без него, Вадима.

Но мать в это не поверила. Узнав об аварии, она смотрела на сына и упорно твердила:

– Это ты что-то в машине сделал. Ты же механик. Ты понимаешь в этом…

– Нет, мама, нет! Я ремонтирую машины, а не ломаю их.

– Их машина была в твоём автосервисе за сорок минут до аварии, – не уступала мать.

– Я даже не подходил к этой машине. Лёха сам выполнял заказ.

– Ты врёшь! Ты врёшь мне! От того, что мой сын стал убийцей, Танечку не вернёшь! – и женщина заходилась в истеричном плаче. Вадим не спорил больше и не пытался оправдываться. Убийца, так убийца. А ведь он мог бы им стать… Он хотел им стать каждый раз, когда подходил к этой машине. Хотел, но не стал. Видно, было что-то, что мешало перейти последнюю грань. Наивный добрый взгляд Танечки выплывал из памяти. Он так и видел своим внутренним зрением, как она отрицательно качает головой и грустно улыбается. Если она была бы жива, то не захотела бы видеть брата убийцей. Только это и остановило Вадима тогда.

Без музыки жизнь была бы ошибкой.

Фридрих Ницше

Тётя Рая впервые в жизни оказалась в большом зале консерватории, она с благоговейным восхищением разглядывала балконы и галерку, бельэтаж и партер. Сама она надела длинное вечернее платье в пол, которое попросила на время у соседки. И кресла, великолепные мягкие кресла, обитые бордовым бархатом, были так удобны! Тяжёлый занавес на сцене раздвинулся, и концерт начался. Конферансье в чёрном смокинге объявил первый номер программы. Тётя Рая от волнения ничего не видела и не слышала. Она ждала выхода своей племянницы. И когда Анфиса появилась перед зрительным залом в длинном серебристо-голубом длинном невесомом платье, сердце тёти Раи учащённо забилось. Она даже прижала ладошку к груди, боясь, что не справится с волнением. Анфиса встала возле большого рояля и запела: