Надежда Нелидова - Тайна чёрной розы

– Зло – вирус, переходящий от человека к человеку, – снова возвращался он в мыслях к пережитому. – Главное – не передать его дальше по цепочке.

Жизнь обидела женщину. В ней уже не помещались обида и злость, она выплеснула их на Костю, который выделялся из массы необычным, счастливым лицом. Так пусть плохие эмоции и прервутся на нём, на Косте. Он сильный и не станет искать себе урну для сброса негатива: ни дома, ни на работе, ни в утренней, как сельди в бочке, взрывоопасной маршрутке. Пускай чужое зло ляжет на его сердце, а дочкин лепет его растопит.

На ум пришло сравнение людей с дикобразами. Они от холода жмутся друг к другу и колются при этом иглами. Костя вздохнул, улыбнулся – с горчинкой – и сунул ключ в замок родной двери.

Ах, что же ты сделал с авторами, интернет? Распустил, избаловал, изнежил.

Уволившаяся по собственному журналистка Зоя с некоторых пор с негодованием отказывалась писать «на заказ». Воспринимала это как возмутительное над собой насилие. Хватит, сыта по горло статьями «от забора и до обеда».

Такие материалы писать намного проще и быстрее, достаточно «поднять тему» по указке редактора. Не надо искать интересную историю, не обязательно выдерживать сюжет, знай себе штампуй… Но… нет, нет, нет! У Зои прямо аллергия открылась на заказные тексты. Зачем, если ей подарена роскошь писать то, что заказывает душа? И получать за это деньги, даже иногда больше, чем была зарплата в редакции.

Зоя тщательно избегала мероприятий – после того как на них несколько раз обожглась, попала в ловушку – да, да! Как это происходило.

Её приглашали по телефону, очень просили: «Ну Зоенька, душечка!». Не ожидая подвоха, она простодушно, расслабленно бродила среди натюрмортов и вышивок, или кукол, или народных костюмов, или ещё чего-то подобного, в мирке уютного женского творчества. Прихлёбывала на ходу кофе или грызла карамельку со стола, где гостеприимно кипел чайник, и на подносе лежала гора заварочных пакетиков, дешёвеньких конфет и печений. Тут-то милая устроительница коварно цапала Зою под локоток, приобнимала, выводила в центр зала. Громко и ласково объявляла:

– А вот у нас среди гостей присутствует журналист! (Аплодисменты). И если мы попросим нашу уважаемую имярек, то она, уверена, не откажет и осветит нашу выставку в печати! Попрошу поддержать гостью из прессы (Аплодисменты). Для начала предлагаю взять интервью у старейшей участницы МарьИванны… Не все вместе, друзья, корреспондент не резиновый. Но никому не откажет, правда, голубчик? Кто не успеет, готовим визиточки. Зоенька с вами свяжется в неофициальной обстановке.

О, какая бесцеремонность, столь грубо распоряжаться чужим временем! Бежать? Поздно. Обещать, что возьмёт интервью потом, когда насладится экспонатами, и – ближе к дверям, к дверям – тихо смыться? Непорядочно. Нет, Зоя не сорвётся, не покажет недовольства. Но куклой на ниточках тоже быть не желает.

Она вежливо расшаркивается, просит прощения. Прижимая руки к груди, объясняет, что всего лишь пришла получить эстетическое удовольствие, а с газетами давно покончено.

Дамы шушукаются. А ведь до сих пор им было так хорошо вместе: встречались, оживлённо щебетали об искусстве, о падении нравов… Но если Зоя уступит и на этот раз – то просто пойдёт по рукам! Такое уже было, горький опыт подсказывал. В городе десятки кружков и студий, где интеллигентные, тонкие, глубокие дамы на пенсии выражают себя, и всем, ни жить ни быть, хочется попасть «в газету».

Все, без исключения, творческие люди тщеславны. Каждому нужно успеть плюнуть в вечность. Один писатель сравнивал славу с прыжками на месте: кто выше всех подскочит да при этом успеет выкинуть фортель, ножками сделать заковыристый крендель: «А я вот эдак могу, куда вам!» А на самом деле ни один из них (из нас) тупо на сантиметр не сдвигается с места, на которое его поставил господь бог.

А разве Зоя не такая? Но она, по крайней мере, всё сама, никого не просит… Ну вот, опять объясняется сама перед собой! Говорят же: никогда не объясняйте своих поступков. Объясняться – значит оправдываться. Оправдываться – значит признавать себя виновным.

Устроительница, вспыхнув как розовый куст, поджимала губы, опускала глаза. Зоя её где-то понимала. Видимо, та опасалась отказа, наслышавшись о Зоиной непримиримой позиции на этот счёт. Пошла на отчаянный шаг, ва-банк, поставила перед фактом. Но обычно мягкой Зое именно в таких случаях вожжа попадала под хвост. Ах, вы так со мной?! И я с вами так же! И она упиралась как бычок, шла на принцип.

Вокруг Зои в выставочном зале образовывалась мёртвая зона. Будто она совершила ужасную неприличность, например, громко испортила воздух. Её сторонились как зачумлённую. Отворачивались, делая вид, что усиленно рассматривают экспонаты. Потоптавшись в одиночестве, уходила по «живому коридору», вжав голову в плечи, точно оплёванная… В гаредеробной, не попадая в рукава, бормотала: «Ну всё, хватит с меня. Никаких больше мероприятий, никаких выставок. Фигушки вам».

Поэтесса Люся лёгкий, суперобщительный человек, у неё полно подружек и приятельниц. Одна из них недавно пригласила на дочкин концерт. Дочь играет на скрипке. Будет слайд-шоу и подтанцовка из девушек, закутанных в прозрачные ткани. Искусственный ветер из-за кулис живописно раздует длинные девичьи волосы и складки вуалей. Будет фортепиано и виолончель, но ведущая партия – скрипка.

Мама родная! Люся думала увидеть полупустой зал, а тут в вестибюле не повернуться. Вот это да! Вешалки в гардеробной топорщатся сотнями шуб. Пахнет праздником: духами, дорогим табаком, терпкой мужской туалетной водой, нежной сыростью цветов в стеклянистых упаковках. Дамы пользуются редкой возможностью блеснуть вечерними туалетами (у кое-кого даже меха), поправляют перед зеркалами последние детали и штрихи.

Вот тебе и «телевизионные зомби», вот и якобы отсутствие интереса к классическому искусству. Свободного кресла не найти, гардеробщицы тащат стулья в проход.

…О, это невыразимое состояние, когда волны прекрасных флюид накатывают со сцены в зал – а зрители, как один, подались навстречу, глаза увлажнились и блестят, и летит ответный благодарный мощный посыл. Когда эти встречные волны сливаются, кажется, стены не выдержат их напора. Волны Красоты и Любви вырвутся, накроют, затопят нахохлившийся осенний город с его лужами, грязными машинками, с людьми, бегущими с опущенными лицами…

…Люся шла домой осторожно, стараясь не промочить ботики и «боясь расплескать в себе шампанское восторга» – где-то слышала эту фразу.

Дома разрывался телефон. Люсина знакомая (тоже пишет стихи) по таинственным причинам редко выходила в свет. Но каждый раз живо требовала подробного описания светских, культурно-массовых вечеров. Выпытывала, кто присутствовал, во что был одет, не упоминалось ли всуе её имя, как, собственно, прошло выступление.