Эллен Фоллен - Дерзкий

– Сентиментально, Хант. Ты будто извиняешься за то, что бросил меня, как и все остальные? Хотел выдавить из меня слезы, добиться рыданий и, как следствие, прощения? Зря. – Он хмурится. – Мы все остались без родителей, именно так ты всегда говорил другим. Вам было тяжело, как и мне. С той разницей, что у вас была поддержка, которой не было у меня. Никто из вас не остался один на один в доме родителей, с этими альбомами и воспоминаниями… Я пережил, забыто, – прекращаю бесполезный разговор.

– Мальчики. – За моей спиной появляется малышка Уиллоу, заправляет длинную белокурую прядь за ухо, заламывая пальцы. – Все готово, пойдемте к столу?

Она уходит так же беззвучно, как и появилась, чувствую себя смущенно, девушка слышала мои обвинения.

– Я звонил тебе постоянно, пока ты избегал нас. Просил соседей посмотреть, горит ли свет в твоих окнах!

Мой старший брат, пожалуй, самый ответственный среди нас, и чувство долга в нем развито в разы сильней. Он сжал челюсть, лицо побледнело, глаза предательски заблестели. Мне перестала нравиться моя маленькая победа на вкус.

– Хватить оправдываться, все так, как есть. Ты стал слишком чувствителен. – Хлопаю его по плечу, затем крепко обнимаю, думаю, он должен понять, что мой топор войны зарыт, а все произошедшее говорит только о том, что я очень по ним соскучился. – В отличие от вас, придурков, я все еще свободен. Укрощение строптивых обернулось тем, что вы стали слишком нудными. Еще бы понять, девчонка так тебя выдрессировала или ты ее. Не узнаю вас, ребятки, – шучу, разряжая обстановку.

– Ой, да заткнись, – устало говорит Хант, прекрасно понимая, к чему мы пришли. – Я, блин, сентиментальный! – восклицает он, направляясь в кухню. – Эй, Уиллоу, я, мать вашу, реально стал слюнявым нытиком? – Бас моего брата смешивается с писклявым смехом его любимой, затем эти беспощадные поцелуйчики и объятия. Она висит на его плечах, он прячет свое лицо в ее тоненькую шею за густыми длинными волосами. И я, блин, так хочу быть на его месте, но недостаточно хорош!

Наш огромный дом отсчитывал шаги прислуги, проглатывая звуки. Высокие потолки, колонны и пошлые помпезные люстры сверкали, как алмазы, от чистящего средства, стоящего баснословную цену. Картины, безусловно, все оригиналы – куда деваться, в доме живут ценители прекрасного. Глубокий синий цвет гостиной напоминает похоронное бюро, с этими белыми стульями, покрытыми резным узором и позолотой. Императорские задницы, не иначе. В распахнутые двери заходит наш шеф-повар в настиранной униформе и следом за ним несколько женщин, кажется, это те самые новенькие горничные. Странно, что он решил сменить состав своей чемпионской сборной, приватность прежде всего. Кто на это раз? Кубинки? Как он, интересно, преодолевает языковой барьер? Хотя лучше набрать эмигрантов, забрать документы, хорошенько пригрозив, и будут молчать до самого гроба.

Убираю руки с белоснежной скатерти, девушка застилает синюю салфетку под тарелку. Передо мной появляется фарфор и сияющие чистотой столовые приборы. Тканевая салфетка, затянутая посередине, напоминает крылья бабочки. С правой от меня стороны располагаются две ложки и нож, с левой – вилки, одна из них с тремя зубцами. Беру ее в руки, мое отражение сливается с блеском, даже это прекрасное серебро не скрывает мои несовершенства.

Огромный стол подразумевает полноценную семью или родственников, но не в нашем случае. Я уже привыкла сидеть напротив моего опекуна на гигантском расстоянии. И только, наверное, благодаря эху мы слышим, о чем идет речь на очередной повестке дня.

Вот и он идет медленной походкой, поправляя галстук и лацканы пиджака. Темный костюм, как всегда, безупречно отглажен, в запонках сверкают драгоценные камни, а выбритое лицо обильно помазано лосьоном, отчего выглядит ухоженным и сияющим.

Горничные, разносившие посуду, останавливаются в панике, потупив взгляд в пол, складывают руки вдоль тела и замирают. Единожды прицыкнув, мужчина недовольно оглядывает ненавистных для него свидетелей, но тут же натыкается на меня. Мой тяжелый взгляд исподлобья сменяется детским натянутым восторгом, спасать, наверное, надо меня, а не персонал. С другой стороны, с меня уже нечего взять.

– Что у нас сегодня на обед? – традиционный вопрос, заданный в воздух, все в курсе, что он не ведет разговоры с челядью.

Из кухни выходит еще одна порция марионеток, с бесшумной походкой мгновенно завершающие сервировку, и как солдатики, выстроившись в шеренгу, они ожидают, когда повар донесет, что именно приготовил. Удивляюсь, как человеку удается держать лицо и ни разу не скривиться.

– Мистер Линдеман, трюфель с картофельным пюре для вас. – Он мешкает, прежде чем сообщить о том, что сегодня в моем меню. Мой опекун, довольно хмыкнув, втягивает в себя запах, похожий на раздевалку, наполненную голыми потными телами после отличной игры по выбиванию дерьма друг из друга, затем, наконец, сосредотачивается на металлической выпуклой крышке напротив меня. – А мисс Линдеман пожелала…

Возможно, мне было бы жаль этого человека – седина в волосах, бледное лицо, он слишком устал от своей работы, но категорически не хочет уступать место другим по одной простой причине – огромные деньги, которые ему платят за готовку. И, естественно, ощущать себя королем Вселенной, постоянно издеваясь над девчонками, бесконечно оттирающими срач, оставленный им. Подпираю подбородок ладонью и не без удовольствия ожидаю, когда же он расскажет, что я натворила сегодня, и его сморщенное лицо разгладится от морщин в лживой гримасе.

– Мне что, из вас клещами тащить слова? – резко рявкает Питер Линдеман. – Открой крышку, дорогая.

Дорогая… Теперь наступает мой черед заставить всех думать, что меня здесь нет. И это очень просто: достаточно произнести кодовое слово этим мерзким тоном. Дорогая… Лениво вытаскиваю изо рта жевательную резинку, предварительно растянув ее в длинную нить, накручиваю на палец и размазываю по салфетке. Мир блекнет, как и все находящиеся здесь, отвлекаясь от обыденности своих будней, все становится черно-белым. Ради сохранения хоть какой-то стабильности и отрешённости. Откусываю сэндвич под вопли моего опекуна, мычание повара и топот маленьких ножек горничных. Я люблю представлять в такие моменты мир в серых тонах, все покрыто клеткой, как в игре «Морской бой». Самостоятельно и неожиданно выставляю ладью и ожидаю, когда она подорвется, покалечив не только меня, но и его. Минное поле вокруг, всплески звуков и моя стойкость. Все остальное не имеет значения.