Юлия Ковалькова - ~ А. Часть 2. Найти тебя

– Ты имеешь в виду, кто скажет Аасмяэ о том, что у парня тетрада Фалло? – уточняет Андрей.

– Да.

– Я. Не ты же его лечащий врач, – невесело усмехается Литвин. – Ладно, пока. Мне еще надо ей позвонить, чтобы она парня ко мне привезла, и кабинет для ангиокардиографии забронировать.

– Подожди, а как у тебя с Кариной? – я цепляюсь за разговор, потому что… мне страшно. Да, я боюсь за Сашу – и ненавижу подавляющее меня чувство страха, но сейчас страх буквально впился мне в кишки и, свиваясь там кольцами, выворачивает мои внутренности наизнанку.

– Без понятия. Сам у Карины спроси, – суховато отвечает Литвин, чем окончательно ставит меня в тупик.

– То есть? – я даже растерялся.

– Мы расстались. Ее желание. Точка. Все, пока, меня дела ждут, – отрезает Литвин.

– Пока, – медленно отвечаю я, и Андрей вешает трубку.

– Арсен, ты случайно не оглох? Зову тебя, зову, – хлопает меня по плечу «свой парень» Анна Михайловна, которая неведомо каким образом очутилась за моей спиной. – Ты где болтаешься? У тебя вроде обход назначен? Так твои ординаторы тебя уже обыскались.

– Что? – я смотрю на женщину, пытаясь сообразить, чего она от меня хочет. Наконец собираюсь с мыслями: – Ах да. Спасибо, – говорю я и разворачиваюсь к лестнице, чтобы спуститься вниз.

– Ну, ну, – глубокомысленно бросает мне вслед Михайловна, и я даже спиной ощущаю ее острый, внимательный и неприятный мне взгляд.

День тянется медленно. Обход, на котором выяснилось, что Карины сегодня не будет («по личным обстоятельствам», как услужливо пояснила мне прибежавшая извиняться Ленка Терехина), сессия у ординаторов, три «уда», два «неуда», одна довольно простая операция и вызов меня к главному. Его небольшой, давным-давно обжитой кабинет – бежевый, в теплый оттенок, с цветными фотографиями детей, развешенными на стенах. Широкий стол, традиционно заваленный кучей бумаг, поверх которых красуется макет сердца в разрезе, – и сам главный в потертом кресле коричневой кожи, на спинке которого привычно висит его белый врачебный халат. Обсуждение срочных и плановых операций, дополнительных консультаций, графика дежурства и всех тех неотложных дел, что так украшают будни хирурга.

В конце беседы главный снимает очки и, хитровато поглядывая на меня, принимается их протирать. Я машинально слежу за мерными, убаюкивающим движениями его крупных рук, и ощущаю себя так, точно я разделился: мое тело словно пребывает в кабинете у главного, а голова находится совсем в другом месте – там, где Литвин объясняет Саше диагноз ее мальчика и необходимость радикального хирургического вмешательства, а она по мере его рассказа вжимает голову в плечи, и в ее серых глазах появляются страх и растерянность, готовые прорваться наружу потоком слез.

«Хотя нет, она сильная, она не заплачет», – думаю я, глядя, как главный водружает на нос очки.

– Ну как там наша передача, снимается? – начинает главный. – По-прежнему руководишь процессом?

– Ну да, – на автомате отвечаю я, а перед глазами снова стоит Сашка, но уже другая – не раздавленная обрушившимся на нее несчастьем, а уверенная в себе, с этой ее вечно прямой осанкой, с высоко поднятой головой, улыбающаяся чуть насмешливо и легко, словно знает обо мне что-то такое, чего пока что не знаю я. Такой я увидел ее в «Останкино» в первый раз.

«Она справится, – говорю я себе. – Таких, как она, невозможно сломить – у них просто болит сильнее».

– Ну и на какой фазе съемки? – между тем интересуется главный.

– Сценарий пишут. Напишут, могу вам принести.

– Еще чего, я лучше готовый пилот посмотрю. И если что, зарежу, – усмехается главный, обнаруживая неплохие познания в области телевизионных проектов, после чего, прищурившись, смотрит сквозь стекла очков на свет, стягивает очки с носа, дышит на стекла и снова принимается их протирать. – Я, собственно, что сказать-то хотел… – он вскидывает на меня глаза. – Если тебя гости из «Останкино» достали, то не стесняйся, жалуйся. Я тебе и так за ток-шоу должен, – главный фыркает. – К тому же, у меня тут как раз на примете есть двое бездельников, так что могу с легкостью снять с тебя эту головную боль и подарить ее им.

– Да нет, меня пока что не припекло, – пробую отшутиться я.

– Ну тогда честь труду, – говорит главный и, ставя точку в дискуссии, водружает на нос очки.

И я выхожу из его кабинета. Перемещаясь между смотровыми, операционными и прочими помещениями, мало-помалу сосредотачиваюсь на работе и даже припоминаю, что обещал сегодня показать Саше наш телемедицинский центр. Пользуясь тем, что как раз заглянул в ординаторскую, где я забыл две справки, присаживаюсь к столу, подтягиваю к себе телефон и набираю номер Екатеринбургского кардиологического центра. Прошу их секретаршу соединить меня с генеральным – жизнерадостным мужиком лет пятидесяти, после чего секунд пять жду, когда он подойдет к телефону, и наконец слышу его громогласный, сочный баритон, буквально выплескивающийся на меня из трубки.

– О привет, какие люди, – кажется, генеральный искренне мне рад. – Ну, чем порадуешь? Как там Москва, мать городов наших, стоит?

– Стоит, куда она денется… Слушай, я что хотел, – начинаю объяснять ему суть проблемы, пытаясь договориться о том, что сегодняшнюю операцию посмотрят не только врачи (на сегодня как раз запланирована небольшая телеконференция), но и пара телевизионщиков из «Останкино». – Можешь получить одобрение у больного? Согласовать с пациентом, что операцию на открытом сердце увидят и журналисты?

– Легко, – смеётся генеральный. – Ну, а сам-то ты как? Голос чего такой невеселый?

– Да нормально все. Просто устал, – вяло отбиваюсь я.

– Рановато ты что-то уставать начал. А у нас… – и тут генеральный пускается в длинную и донельзя запутанную историю, в которой причудливо переплетаются проблемы недостаточного финансирования («опять эти черти в Минздраве что-то напутали»), рассказ о его старшем сыне («парню всего семнадцать, – балбес! А туда же, жениться собрался») и даже приглашение на зимнюю рыбалку («у нас тут такой клев, что закачаешься!»). В итоге, еще двадцать минут мы разговариваем Бог знает, о чем, после чего генеральный ссылается на дела и вешает трубку.

Медленно поднимаюсь со стула и подхожу к окну.

«Интересно, как там Саша?» – крутится в голове все тот же вопрос, который не отпускает меня целый день.

«Если ее там нет, я ей наберу», – думаю я, без двух минут пять спускаясь в вестибюль. Первым делом бросаю взгляд в сторону знакомого мне дивана у колонны с зеркалом, но там никого нет (вернее, на диване сидит какая-то тетка и треплется по мобильному). При виде меня она замолкает, хлопает глазами, после чего неуверенно улыбается мне, а я перевожу взгляд на гардероб и вижу в очереди к вешалкам Сашу и ее сценариста. Пользуясь тем, что они пока что не замечают меня, разглядываю Аасмяэ. Нет, выглядит она вполне (свитер из чего-то типа вязаного букле, с высоким, стойкой, воротником, приоткрывающим тонкую бледную шею, узкая юбка, кудрявый пучок, высокий, но вполне уместный каблук). И все бы ничего, если бы только не ее восковое лицо, лишенное всякой косметики. «Не стала краситься. А почему?» Я рассматриваю ее, пытаясь понять, что же мне так не понравилось. И тут до меня доходит, что дело не столько в отсутствии косметики на лице, сколько в его выражении – ушедшем в себя, застывшем. «Она плакала», – соображаю я. И хотя сегодня косметическая индустрия добилась того, что у женщин, скорей, вытекут глаза, чем потечет тушь для ресниц, красные припухшие веки плюс синяки под глазами свидетельствуют о том, что Сашка на грани нервного срыва.