Андрей Меркулов - Семьи: книга третья

– Сам дурак!

– Подожди, – уже спокойным тоном продолжил Юрий. Обозвав жену, он в глубине души почувствовал себя виноватым и не мог теперь кричать на нее. – Мы же с тобой сто раз это обсуждали: макароны будут вкуснее, если варить их в большом количестве воды.

– Всегда так буду варить, как теперь! – вытянув шею, категорически выпалила вконец взбудораженная оскорблением Ольга. – Не нравится – сам вари!

Услышав эти слова, Юрий по-доброму усмехнулся. Последнюю свою фразу, в которой супруга упрекала его, что он способен только критиковать, сам ничего не делая, она снова произнесла не подумав, и злость на жену у него совершенно пропала – ясно увидел он, что в ней говорили одни слепые эмоции.

– Я бы и сварил, – самым невинным образом приподняв брови, ответил он, – если бы голубцы не жарил. В следующий раз давай поменяемся: ты жарь голубцы, а я с удовольствием сварю макароны. И давай всегда буду варить их я. Но в этот раз получилось наоборот, и если варишь ты, то наливай, пожалуйста, больше воды. Ведь так вкуснее получается. Это же не сложно.

– Сложно!

– Да в чем сложность-то?

– Если много воды налить, то дольше ждать придется, пока она закипит, а я, между прочим, голодная – с работы! И вообще, нормальный муж взял бы и заранее сам все сделал, чтобы, когда жена придет, ужин был уже готов. Я весь день отработала и должна еще вечером варить, а ты с самого утра дома сидел – ничего не делал!

Последние слова Ольги острым лезвием полоснули Юрия по самому живому: он замолчал, и все время до ужина супруги больше не разговаривали.

Ели тоже молча. Общались исключительно с дочкой, и то отвечая на ее живые вопросы строгими односложными ответами, так что и она, почувствовав общее напряжение, вскоре притихла.

Каждый был обижен на супруга: Ольга – за то, что муж обозвал ее; Юрий – за последние жестокие слова жены. При этом никто из них не видел сейчас никаких значимых причин, которые привели к ссоре и тем более по которым стоило бы продолжать конфронтацию. Но первым идти на сближение никто не хотел: на кухне установилось полное молчание, прерываемое лишь бряцаньем ложек о тарелки, как вдруг тишину разрушило пение.

Запела канарейка. Голосок ее наполнил комнату тихими лаконичными переливами.

– Что это? – радостно вытаращила глазки Саша, и вся семья как по команде дружно развернулась к подоконнику.

Канарейка продолжала свое ласковое пение; неожиданно оно сменилось на задорное цоканье, потом звонкий треск, приглушенное щебетание, и снова полились волны упоительной музыки.

– Можно мне ее потрогать?! Я только на секунду! – подскочив и подбежав к подоконнику, воскликнула Саша, приближая лицо вплотную к стоявшей на нем клетке и уже готовясь просунуть руку в открытую дверцу.

– Нет, Саша, – раздался строгий, но спокойный голос Юрия. – Смотри, как она притихла сразу, – тоже подойдя ближе и наклоняясь к клетке, продолжил он. – Ее можно легко напугать, так что петь совсем не будет больше. Лучше вообще к клетке близко не подходить, – тихонько отодвинул он дочку. – С расстояния наблюдай: ты же такая большая уже, а она смотри какая крошка. Видишь – снова запела.

Когда канарейка продолжила пение, Саша опять просияла и вместе с отцом вернулась за стол. Ольга теперь тоже улыбалась, с интересом внимая разливающимся по комнате звукам. За неполные тридцать лет жизни она никогда не слышала ничего подобного: пение канарейки и близко не походило на чириканье самых голосистых птичек, которых только можно было встретить в N-ской области.

– А как мы ее назовем? – вдруг весело обратилась она к Юрию.

– Не знаю, – улыбаясь, ответил тот.

– Можно Желток, – сказала Саша.

– Или Элвис, – предложил Юрий.

– Но это все мужские имена.

– А откуда ты знаешь, что это девочка? Может, мальчик и есть.

– Надо будет завтра к ветеринару отнести. Там ее и осмотрят, и заодно пол скажут. А потом уже можно будет и насчет имени решать…

Ужин завершился самыми радостными эмоциями и полным примирением между супругами.

Сдав при входе куртку в гардероб, Юрий прошел в игровой зал клуба. Как обычно для пятничного вечера, все дорожки были заняты и в помещении стоял жуткий грохот шаров, один за другим врезающихся в пирамиды кегель, из-за которого почти не слышалось срывавшейся с динамиков музыки, да и вообще мало какие звуки можно было отчетливо разобрать. Окинув взглядом столики и не найдя друзей, Юрий направился к стойке регистрации дорожек.

Женщина с бейджиком администратора на груди сидела за стойкой, склонив голову над какими-то бумагами. Когда к ней подошел Юрий, она даже не шелохнулась, по-видимому, вовсе не заметив в окружающем шуме его приближения. Не поднимая головы, женщина продолжала энергично записывать что-то в лежавшую перед ней тетрадь. Чтобы привлечь внимание администраторши, Юрию нужно было как-то обратиться к ней, и это простое, казалось бы, обстоятельство неожиданно обернулось для него затруднением.

Русский язык, пожалуй, единственный, в котором не сформировалось стойкого обезличенного обращения. Причем такое положение дел существовало не всегда. В царские времена их было даже в избытке: «господин», «госпожа», «мадам», не говоря уже о бесчисленном множестве градаций по классам и родам, от «графов» и «князей» до «лакеев» и «мужиков». Во время социалистической революции, провозгласившей крушение классового общества и равенство всех людей, в качестве символа этого равенства возникло одно универсальное, не имеющее разделения даже по половому признаку обращение – «товарищ». Но когда Союз рухнул и обращение «товарищ» стало непопулярным, придумать другие как-то не успели, и мужчин стали называть просто «мужчина», а женщин – «женщина».

Юрий стоял в раздумье, как бы лучше обратиться к администраторше. «Женщина» в данном случае было неприемлемо: это обращение, по его мнению, звучало грубо и подходило разве что для перепалок где-нибудь на рынке или в очереди к чиновнику. Сказать «девушка» было бы глупо: если бы женщина была средних лет, ну хотя бы до сорока пяти, это еще возможно было сделать, но администраторша была возраста явно забальзаковского, с пробивающейся сединой в небрежно прокрашенных волосах, с шелушащимися сухой кожей морщинистыми руками, и «девушку» логично было бы приять за пошлую лесть, а скорее даже за откровенную насмешку. Пролетарское «товарищ» – просто нелепо; «гражданка» – вообще никуда не годится. С полминуты Юрий стоял, перебирая в голове различные варианты, силясь найти какое-нибудь приемлемое обращение, но, ничего не придумав, решил привлечь внимание администраторши без слов: он перегнулся через стойку и наклонился к ней так близко, что почувствовал тяжелый, отдающий спиртом запах ее туалетной воды. Заметив посетителя, администраторша оторвалась от своего занятия и обратила к нему вопросительный взгляд.