Светлана Шульга - Морегрина: Бежать. Потерять. Погибнуть. Возродиться

– Ну что ж, отлично! Расскажите, по каким критериям вы ищете работу?

Чувствую, как пурпурная краска заливает мое лицо. Волнуюсь до самых кончиков волос, но мне не приходится задумываться. Руки и голос дрожат, а ответы в то же время сами выпадают на модный лакированный стол из экзотического дерева – как карты. Козыри ли? Надеюсь. Я словно давно-давно готовилась к этому собеседованию и к этому месту.

– Знаете, у меня критерий один. Я очень много знаю о моде. Поверьте, очень много. Ваше лицо мне тоже знакомо: не раз читала о вас и ваших выходах в журнальных колонках, – пытаюсь сразу выдать весомый аргумент в пользу своей компетентности. А вдруг стратегия сработает? Брови дамы немного приподнимаются, и я принимаю это за добрый знак: нужно усилить впечатление.

– Да, у меня нет профильного образования. В моём городе не всегда можно было найти номера свежего глянца. Выписывала их и зачитывала до дыр, не пропуская ни одного номера журналов, ни одной программы. Поверьте, я всё знаю о качестве, о тканях, о дизайнерах и о последних трендах. Всегда мечтала работать в лучшем модном месте. Вы и есть моя работа мечты!

Выпалила на одном дыхании и замешкалась на секунду, не больше. Прозвучало, пожалуй, чуть пафосно. В этот момент дама с недоверчивой миной подалась вперёд и облокотилась на стол. Внутри меня каждая клеточка сжалась как пружина. Это боязливая Марина вдруг дала о себе знать.

«Страх – это вор! Не позволяй ему залезать в твой карман и воровать мечты!» Эта мысль как молния разбила сгущающееся пространство, и моя Морегрина, расправив плечи, ровным голосом продолжила.

– Да, не буду отрицать, мне важно, чтобы место, в котором я буду работать, вызывало внутри чувство гордости. Да, мне важна зарплата, потому что у Морегрины (да-да, от волнения, я даже заговорила о себе в третьем лице) большие планы. И мне очень интересно работать у вас. При этом я понимаю, что вы вряд ли дадите мне серьезную работу сразу. Но, прошу, проверьте меня.

На забетонированном лице Инессы Витальевны вдруг появляется эмоция. И это эмоция одобрения. Она задумывается, но через секунду, как будто что-то вспомнив, произносит.

– А почему вы не отправили резюме? Ах да, у вас же нет резюме… – она явно смягчается, откидывается, вновь расслабившись, на кресле и пристально на меня смотрит: – Однако у вас всё в порядке с самоконтролем, – размышляет она вслух, – вы умны, грамотно коммуницируете, и, повторюсь, у вас очень эффектная внешность и рост. Какой у вас, кстати, точный рост и размер?

Немного смущаюсь от такого внезапного комплимента.

– Рост 180 см. Размер одежды 44.

– А знаете, – слышу, как она произносит протяжно и немного задумчиво, а затем, словно, что-то взвешивая, продолжает: – Покажите-ка ваши руки! Да нет, не ладони! Ваши ногти. Так-так-так, – вслух размышляет она: – А волосы? Вы красите волосы или это ваши?

– Нет, это мои, натуральные, никогда не красила, – недоумеваю я, но отвечаю уверенно.

– Так, так, так! Встаньте и отойдите к двери.

«Ничему не удивляйся, Морегрина и держи курс на мечту», – говорю я себе внутри. Сейчас думаю только об этом. Делаю вид, что меня нисколько не удивляет просьба, послушно встаю и делаю несколько шагов назад. Инесса Витальевна берёт телефон и с каким-то явным облегчением быстро говорит в трубку:

– Она ушла? Отлично! Мы, кажется, решили вопрос!

Ничего не объясняя, кладёт руки на стол и смягчившимся голосом произносит то, что я так хочу услышать:

– Знаете, я могу вам предложить работу прямо завтра. Только сегодня же сделаете маникюр и педикюр. Это обязательное условие. Вы говорите, что вам без разницы, кем работать, но, согласитесь, что вам нужно узнать нашу компанию и нашу философию изнутри. Ведь мы не продаём одежду – мы продаём философию. Можете выйти на работу завтра?

Другого ответа быть не может и, еле сдерживая себя, чтобы не закричать от радости, я говорю своё твёрдое: – Я согласна!

– Отлично. Пойдёмте за мной в зал, там я вам всё расскажу.

«Наш Боинг начинает снижение. Просим пристегнуть ремни безопасности».

Монотонный голос бортпроводника, звучащий из динамика прямо над головой, обрывает мой сон. Нехотя прощаюсь с Дедом, который снова был главным его героем.

Открываю глаза, убираю шумоподавляющие наушники, вдыхаю тугой запах кожаных кресел бизнес-класса, поднимаю шторку иллюминатора, убираю планшет с задачами на день и накидываю на себя авиаремень.

Люблю самолеты, они давно стали частью моей жизни. С первых полётов я их принял, как уютное место, где тебе ничего не остаётся, как только погрузиться в мягкий рокот самолетного сердца, да еще слушать свое – собственное.

Здесь та тишина, в которой я особенно продуктивно работаю, особенно глубоко сплю или осознанно и планомерно разбираю рабочие планы и бизнес-задачи. Здесь нет шанса у телефонов и планшетов. Они молчат. Здесь не сбивают с мыслей звонки и суетливые разговоры.

Слежу в круглое отверстие иллюминатора, как на меня надвигается гигантский человеческий улей, раскинувшийся далеко за горизонт. Улей-«океан деловых возможностей» и улей-«кладбище нежных надежд».

Город-пасть, Город-набитое брюхо, Город-офис. Город-чудовище, чьё тело распласталось на километры, чтобы подмигивать и завлекать с земли небесных путешественников миллиардами своих хитрых глаз-фонарей.

За что он так любит меня? Не знаю. Это не взаимно. Я не чувствую к нему ничего, кроме сдержанной благодарности за путь, которым иду сейчас.

Много лет назад, перед тем как навсегда уехать из старого дома, я навестил тетку. После смерти родителей, когда Дед взял надо мной опекунство, её было невозможно заманить в гости даже на великие праздники. Но, как только я начал зарабатывать, тетка и её семья переменились в своём отношении ко мне и сразу вспомнили о нашем родстве. Я соглашался на их общество только ради деда.

Хотя он никогда не был в восторге от их, к счастью, редких визитов. В такие дни дед был напускно капризен, ворчлив и несносен. Не давал вставлять ни одного слова своим, как он их называл «горе-внучкам» и младшей дочери. Дед резвился от души и выливал на их головы добрую порцию своего сарказма. Я сразу раскусил эти стариковские выходки. А когда тётка пыталась возмутиться, Дед «включал» великовозрастную деменцию и делал невинное лицо.

Он говорил много, но всегда в точку и всегда что-то справедливое, полезное или глубокое.

Мои дела шли в гору, и, вместе с ними, визиты родственников становились всё чаще. Они стали захаживать то с просьбами помочь расширить их жилплощадь, то с требованием открыть им бизнес, то с откровенными претензиями, что, мол, не стыдно ли мне, крохобору, богатеть, видя, как они прозябают…