Сергей Фокин - Медведь

А у Виктора вдруг на душе заныло. Но – причина в этот раз была совсем иная. Давно он чувствовал, куда ветер дует. Задумала его Лера, если не нытьем, то катаньем заиметь. Может, последнее словцо не совсем удачное, но суть вещей отражало точно. И – чего уж там сомневаться! – при его нелюдимости выходило, что одна ему дорога остается: сломаться, как девочке. Но только в том случае, если на жизнь свою он положит большой надгробный камень. А с этим он пока не решил. Не то, чтобы надоело ему бытьё таежное, но чувствовал, что начинает внутри что-то шевелиться. Большое, требующее выхода. Может, душа оживала, может, предназначение жизненное для себя лазейку искало. Что ни говори, у каждого оно имеется, только норовят люди махнуть на него рукой или закопать поглубже, чтобы не тревожило и спать не мешало.

Нельзя сказать, что не нравилась ему Лера. Хозяйственная девка, научившаяся выживать там, где городской мужик, чтобы не сдохнуть, из жил вылезать вынужден. С бытом справляется умело, да и вообще не дура. Мало начитана, рассказы у нее все больше о родных – зато молчать умеет, как никто другой. Нет в ней позерства, особого стремления к деньгам. Просто по-бабьи хочет прицепиться к кому-нибудь, и из всех окружающих выбрала его. И мало ее волнует, что где-то там, в далеком городе центральной полосы, имеется некая особа, по которой сохнет мужик вот уже десять лет.

С удивлением обнаружил Виктор, что сам теперь думает проще. Мысли сделались короткими, слова – более точными, потому что привык обходиться минимумом.

И вот этим самым минимумом попытался объяснить себе, что делать дальше. Благодарность Лере за ее участие могла бы вылиться во что-то большее, но неожиданно вмешалось чувство вины. Только понять оказалось трудно – перед кем же он винился. То ли перед своей цепкой памятью, то ли перед совестью, проснувшейся не ко времени. Мол, чего девку охмурять, когда дорожит совсем другой?

И мучил его этот вопрос долгие несколько месяцев. Как гордиев узел. Жили они с Лерой в лесу почти как семейная пара. Ночами она сама иногда к нему приставать начала: видела, что хочется ему тепла, а ступор какой-то не позволяет признаться. И расслабляться он, кажется, стал по-настоящему.

Но однажды не выдержал. Весь обед угрюмо промолчал, а потом вдруг махнул рукой и сказал в сердцах:

– Не могу я так больше!.. Тошно мне.

– Почему? – Впрочем, по всему походило, что Лера понимала его лучше, чем он – себя, а вопрос задала больше, чтобы заполнить паузу.

– Не по-людски получается.

Она посмотрела на разведенный огонь и потом перевела взгляд на Виктора. А в ее глазах поверх настороженности будто продолжало полыхать пламя.

– Поедешь в город?

– Так будет лучше, – кивнул он. – Иначе опять стану себя самого есть.

– Езжай, пока тепло. Дороги безопаснее.

Вернулись они в поселок до срока – в начале августа, а там нашла его телеграмма от сестры о том, что умерла мать. Вопрос о поездке теперь решился сам собой. Дождался Виктор понедельника, когда банк будет работать, снял часть денег и кое-каких сувениров у местных стариков накупил – племяшам. Остальные подарки решил в крупных городах приобрести: выбор больше да и дешевле получится. Потом сходил на почту и отправил телеграмму сестре, что выезжает. Больше ничего писать не стал, решил, что обстоятельства разъяснит на месте.

Лера пришла, когда он уже садился в машину. Положила на пассажирское сиденье узелок, от которого сразу пирогами в салоне запахло, и сказала:

– Отвык, наверно?

– Есть маленько, – признался Виктор.

– Береги себя, не торопись.

Он положил в багажник последнюю сумку со сменной одеждой и сел за руль. Мотор загудел ровно и радостно: будто чувствовал, что путь предстоит неблизкий.

– Если надумаешь, возвращайся. Я в поселке остаюсь до следующего лета, – произнесла Лера. Она стояла в простом деревенском платье, плохо вязавшихся с ним красных туфлях и смотрела на него немного напряженно – может быть, хотела услышать заверение, что обязательно вернется… Нет, вряд ли. Знала, что ничего такого не ответит. Просто готовилась к долгому ожиданию.

– А потом? – Он спросил без всякого умысла. В голове почему-то мысли сделались неуклюжими, как щенок на дереве.

– В центр подамся. Поступлю на заочный.

– Это серьезно? – удивился Виктор.

– Решила, что правильно ты говорил про профессию-то. Всю жизнь в тайге не проведешь.

– Твой дед с тобой поспорил бы…

– Он жил в другое время. И был мужик.

Машина прогрелась, и огни на ее передней панели напомнили Виктору о той жизни, в которую он сейчас стремился окунуться – яркой, как новогодняя мишура.

– Спасибо за пироги.

Она кивнула и убрала с дверцы ладонь, которую он так и не пожал на прощание.

Высадив девушку с гитарой, Виктор вырулил на дорогу и успел проскочить перекресток под «зеленый мигающий».

Город в своей старой части почти не изменился, только главный городской кинотеатр «Россия» переделали под маркет «Росси», и он высился в кучке своих сотоварищей меньшего размера. Здесь располагался так называемый Торговый Центр. Но, кроме ядра, имелись еще сотни других магазинов, как солнечные лучи, расходящиеся во все стороны по улочкам и переулкам: все первые этажи домом в округе продали под «нежилое», и от многообразия вывесок с названиями пестрело в глазах.

Гипермаркеты высились через каждые полкилометра, и даже участок леса, который прежде администрация города планировала окультурить, оказался полностью вырублен. На его месте яркими красками рекламных щитов выделялась убогая коробка «Карусели».

Свернув с проспекта к домам, Виктор проехал мимо двух новостроек, почти прилепившихся друг к другу. Одна только поднимала голову над жестяным забором, не дающим увидеть, что происходит за ним, а другая уже высилась над пустырем этажа на три-четыре и по форме напоминала очередную «коробку» – то ли поликлиника, то ли новый будущий магазин, определеннее не скажешь.

Сестра с мужем и двумя детьми жила в последнем подъезде панельной девятиэтажки. Виктор въехал во двор и увидел, что тот забит легковыми автомобилями. Свободных мест почти не оставалось, и пришлось прокатиться чуть дальше – туда, где имелась никем не занятая площадка. Он заглушил мотор и несколько секунд осматривал двор, вспоминая, каким тот был десять лет назад. Фактически, это был двор его детства, потому что родительский дом находился всего в сотне метров отсюда – за детским садиком.

Пока поддавался ностальгии, подошел какой-то мужчина лет тридцати – немного неряшливый и, по всему видно, наспех одетый.

– Эй, здесь машину не ставь! – сказал он, приблизившись к дверце.

– Почему?

– Это место моего брата.