Татьяна Ставицкая - Невозможный

Ну откуда же тебе в таком юном возрасте знать обо всех гримасах человеческой натуры, подумала ты. Ты и сама о них почти ничего не знала. В твоем окружении никогда не было таких крокодилов.

– Тебя никогда не обижали раньше?

– Раньше? Меня раньше… убивали… в моем городе.

– Эээ… я не поняла… Физически убивали? – испугалась ты.

– Психически, – хмыкнул он. – Физически и морально. Я же был там белой вороной. Издевались, но – открыто. Над голосом, над манерой одеваться, разговаривать, над тем, как себя вел… Ты же понимаешь, какие у дворовых мысли? Грязь и тошнотина. Завидовали, короче…

– Твоему голосу?

– Да при чем тут голос? Нет. Тому, что вокруг меня полно девочек, а главное, тому, что я в школу не хожу. Ну и вообще… Ненавидели за то, что я всегда делаю только то, что хочу делать.

Бэлла, почему ты тогда не услышала эту фразу? Потому, что никогда не задавалась вопросом, чего ты хочешь? Твое отрочество было окрашено совсем в другие тона. Оно было счастливым, безобидным, беспроблемным и… пустым. Глядя на парня, ты думала: разумеется, людям не нравится, когда ты не такой, как они. Они будут тебя высмеивать, осуждать, унижать, но это все происходит от зависти. Они не могут так, как ты, у них духу не хватает. Им комфортней быть толпой. И они исключают тебя из своей стаи, потому что завидуют твоей внутренней свободе и силе духа в твоем хрупком теле. И еще ты думала, что его приезд в Москву – это, наверное, инстинкт самосохранения и единственный выход, иначе толпа засосет, затопчет и сделает себе подобным, безликим… И тебе хотелось сказать ему: держись, пацан!

– Как же ты это выдержал?

– А у меня был выбор?

– А ты мог бы… убить человека?

– Думаю, да.

Его ответ поразил тебя. Потому что не было в нем никакой рисовки. Ты вдруг поняла, что этот вопрос ему уже приходилось задавать себе самому. И он все для себя решил. Определил границу допустимого: что он готов стерпеть, а что – нет.

– Но ты не думай, я был там иногда счастлив, потому что пел. Мне было, где петь и для кого. И не только поэтому… Я был там безумно счастлив, но… недолго.

– Тебе больно вспоминать свой город?

Он молчал, и тебе казалось, что его мысли унеслись куда-то далеко.

– Я хотел бы поставить точку. Но не знаю, как. Я простил бы его, но он мне кое-что остался должен. Кое-кого. А пока я просто не оборачиваюсь назад. И обидеть меня сложно. Я могу обидеться только на самых близких, на тех, чьей поддержки ждешь в первую очередь. А то, что сегодня произошло, – это не обида. Это – серьезная подстава. Профессиональная. Такое – в первый раз.

Бедняга, подумала ты, сколько еще таких подстав будет в его жизни…

– Тогда считай это инициацией. Добро пожаловать в грязный шоубиз. Welcome to this club…

– Я понял. Но они не дождутся.

– Чего?

– Я таким никогда не стану. Меня будут просто любить. За меня самого.

Конечно, его будут любить, думала ты. Он же такой обаятельный! У него будет множество девочек-фанаток.

– Скажи, ты сильный человек?

– Да, – уверенно ответил он.

– Рядом с тобой сейчас много народу? У тебя есть своя компания?

– Есть… Одиночества не выношу. Вообще не могу быть один. Мне всегда нужна компания и общение. И кто-то близкий рядом. Наверное, в какой-то степени, это проблема. Потому что я, похоже, все-таки стремлюсь к одиночеству. Подсознательно. И даже в большой компании чувствую, что я одинок. И мне… холодно. И я не могу приходить в пустой дом.

– Почему же ты тогда ушел из общаги?

– Так надо было. Странная штука: чем больше людей вокруг, тем более одиноким я себя чувствую. А один – совсем не могу.

Это обстоятельство, на твой взгляд, противоречило его утверждению, что он сильный человек. И тебе никак не удавалось сложить этот пазл. Он был с тобой откровенен, но это отнюдь не способствовало твоему пониманию его как личности.

– Послушай, – вернулась ты к истории с мюзиклом, – а что, Глеб боялся конкуренции? Почему не хотел, чтобы ты участвовал в мюзикле? Ты что – лучше его?

– Я лучше всех, – сказал мальчишка, глядя на тебя.

Ох, ничего ж себе – самомнение, удивилась ты. Ты такого никак от него не ожидала. Такой самонадеянности, такой самоуверенности. А, собственно, на кого ему еще можно было надеяться, если не на себя? В кого верить, если не в себя? И ты же его не слышала. Может, он и вправду лучше всех? А тебе даже в голову не пришло послушать, например, его записи. Он был для тебя просто домочадцем. Очень искренним и настоящим.

– Ты… в самом деле так считаешь?

– Тут такая штука… наверное, меня нельзя назвать в полном смысле слова вокалистом. У меня всегда была достаточно низкая самооценка. Я старался убедить себя в том, что я не хуже других, всегда жутко волновался перед каждым выступлением. Я и сейчас, когда стою на бэкстейдже, мне нужно, чтобы никто меня не трогал, ничего не говорил. Мне необходимо настроиться, постоять минут пять в одиночестве. А еще я всегда громко повторяю фразу "Я смелый! Я сильный! Я умный! Я талантливый!". Борюсь с внутренней истерикой. Представляешь это кино со стороны? – усмехнулся он. – В общем, хороших вокалистов много. И голоса есть посильнее. И все-таки я знаю, что в чем-то я – лучший.

– В чем? – спросила ты.

– Скоро узнаешь. Прямо завтра вечером, – ответил он, вылез из-за стола, чмокнул тебя в щеку и ушел к себе очень мрачный.

И ты впервые подумала о том, что возраст определяется не количеством прожитых лет, а обстоятельствами жизни. Тебе, в отличие от него, в условиях вполне тепличной жизни повзрослеть пока не удалось.

Ты нежилась в ванне с солями, а потом наслаждалась Алкиным кремом для тела. Аромат действительно оказался потрясающим. Спасибо тебе, любимая Каурова, и прости за вынужденное вранье, если сможешь, думала ты, улыбаясь своему отражению в зеркале. Ты стала нравиться себе, совсем как до твоего глупого и по этой причине кратковременного замужества. Перед сном тебе хотелось заглянуть к парню, пожелать спокойной ночи, но ты не рискнула вторгаться к нему. Он переживал свой облом и извлекал из него урок. Ну, ты так думала. Ты погасила свет и забралась в постель.

Дверь спальни открылась, и он вошел. Не крадучись, а спокойно и уверенно, как будто имел на это право.

– Что? – спросила ты. – Тебе холодно? Страшно?

Мысли твои путались, тебе представилось на миг, что мальчишка привык засыпать под боком у сестры.

– Мне одиноко, – сказал он. – И в ванной так пахнет…

– Это просто крем… для тела, – объяснила ты зачем-то.

– Я понял, – сказал он и сбросил с себя выданный тобой халат.

– Ну… тогда неси свою подушку, – неуверенно сказала ты и подвинулась, подозревая, что сопротивление будет выглядеть глупо.

– Я хочу на твоей, – ответил он.