Лидия Климова - Точка

***

Со временем мама все отчетливее понимала, что больше ничего не смыслит в этом мире продюсеров из крупных киностудий. Пришла пора искать современного ангела-хранителя, и она объявила кастинг. Шесть агентств по талантам принимали участие в турнире. Вопросы были про мои роли, номинации и гонорары, про размер трусов и предпочтения на завтрак; финальный вопрос – про мои романы. Один отвалился еще на фильмографии, двое – на любимом сорте пива, четвертый засыпался на именах пассий. И вот наши финалисты: Марк и еще одна баба, Моника из New talents. Внимание, вопрос: «Кто из вас готов уволиться из агентства и посвятить ближайшие два года только Тейлору?» Моника сдается, а Марк за способность идти до конца, помимо главного приза в моем лице, получает утешительную компенсацию сразу же после подписания контракта – полмиллиона долларов.

***

Мама умерла два года назад за три дня до моего дня рождения и за три месяца до премьеры «Проклятого Нила». Она решилась на первую пластику, чтобы выглядеть свежей на премьере. Аллергическая реакция на наркоз, такая сильная, что откачать не смогли.

Как ни странно, она была готова. В завещании указано платье, в котором нужно хоронить, а гримировать для последнего прощания должен не человек из морга, а ее визажист.

Мы стояли втроем плечом к плечу: папа, я и Марк – и смотрели в могилу. Обездоленные. Покинутые. Растерянные.

До сих пор не понимаю, почему они не смогли ничего сделать.

***

Я никого никогда не терял. Бабушки и дедушки умерли еще до моего рождения. Домашних животных не заводили – у мамы была аллергия. Другие люди были декорациями. Мы жили своим тесным мирком, куда иногда заглядывал папа.

Я все еще всматриваюсь туда, где толпятся «свидетели», все еще надеюсь увидеть довольный кивок или кулак. Изредка блестит лысина Марка, склонившегося над телефоном, но часто там нет никого, кто был бы интересен.

Как только что-то напомнит о ней: пройдет женщина в «ее» духах, папа использует «ее» выражение, я мельком увижу «ее» в своих жестах, когда на площадке пересматриваем отснятый материал, – тут же ощущаю горькую волну, которая поднимается изнутри. Как будто кто-то нанес смертельную рану, а вся магия бессильна. Я отворачиваюсь, стараясь, чтобы никто не заметил, как собираются над переносицей морщины, как наворачиваются слезы, как перехватывает дыхание…

Теперь Марк выбирает фильмы, отвечает на интервью и звонит каждый день поинтересоваться, ел ли я.

Глава 2. Бессонница

Мне приснилось, будто я открываю шкаф в своей детской спальне, и он отходит от стены весь, словно дверь, а за ним мир – такой же, как и по эту сторону, только шире. А в голове стучит – почему они не сказали мне, почему спрятали?

Теперь я думаю об этом постоянно и не могу спать: долго ворочаюсь в кровати или просыпаюсь в три ночи и тупо смотрю в потолок. Что-то происходит, лопается внутри. Каждая клеточка мутирует, обретая новую форму, наполняется иным качеством. Не в силах выносить эту энергию, я встаю и брожу, а если совсем невыносимо, то беру такси и еду на пляж на мыс самоубийц, где чувствую себя единственным человеком перед черным колышущимся океаном.

Стою на краю скалы. Внизу острые камни, о которые жестко хлещут волны, справа узенькая полоска пляжа, и никого вокруг. Сегодня полная луна. Всего один шаг, и меня нет. Камушек под ногой откололся и, стуча, упал вниз; его заглушил шум океана и стало так же, будто ничего не произошло.

Если я сейчас прыгну, то всего лишь попаду в еще один список – рейтинг звезд-самоубийц, буду плестись в самом конце вслед за Майклом Хатченсом, Куртом Кобейном, Дэвидом Кэррадайном, Эйми Уайнхаус…

Это ничего не изменит.

Сердце, подгоняемое адреналином, жалобно застучало. Инстинкт самосохранения – этот маленький, но мощный зверек – только представил, что я сейчас умру, и начал колотиться, искать выход, бежать, спасать своего непутевого хозяина.

И я даю себе жить. Разрешаю. Потому что могу. Сам себе бог, сам себе родитель.

Осталось только не забыть про эту власть, надо обязательно завязать узелок на память – бью по карманам: ключи, бумажник и ручка, которую Марк запихнул на той неделе, чтобы давать автографы. «Паркер», его любимая, с золотым наконечником и желтым корпусом. Колпачок упал куда-то, теперь не найти.

Размахнулся и со всей дури всадил перо в ногу. Боль. Зверек. Я – больной зверек. Смешно. Боль какая-то чужая, пульсирует, достигая висков, и с ней начинает пульсировать, биться все вокруг. На штанине – кровавое пятно. Еще немного протаскиваю ручку – должен остаться шрам.

В фильме «Красный дракон» есть фраза: «Шрамы говорят о том, что наше прошлое реально». От себя добавлю: а боль – что настоящее.

***

Когда я проснулся, к ране прилипла простыня, пришлось отдирать с засохшей коркой, и снова пошла кровь. Промыл ее водкой и залепил широким пластырем.

В почте пять файлов от Марка с интервью, которые я открываю и тут же закрываю. Всегда одно и то же: я в дизайнерских шмотках в немыслимых позах о чем-то умно говорю. Говорить я так не умею, это слова Марка. Когда нам заранее присылают вопросы, мы сидим у него дома, он отвечает, а я запоминаю. И зачем Марк постоянно посылает свои творения?

В последнее время он стал еще более докучливой наседкой. Даже пытался установить что-то вроде родительского контроля в Интернете. Правда, объектом запрета стали не порносайты, а странички, посвященные мне. Я не знал, что он хотел скрыть и почему, хотя позволил ему это сделать.

***

Лет с восемнадцати у меня должна была быть девушка. Она есть и сейчас. Мы встречаемся, когда оба не заняты. Бываем там, где нас обязательно облепят папарацци. Ее выбрал Марк. Как и предыдущую. И ту, что была до нее. Хотя нет, вроде ту еще выбирала Аманда. У них хороший вкус: девушки гармонируют с моим цветом волос, глаз, телосложением и одеждой. Все они блондинки с голубыми глазами, Мисс того-то, певица сего-то, модельки попроще, актрисы почти первого плана.

Элен все еще довольно привлекательна, хотя пластический хирург уже приложил к ней скальпель. Накачанные губы и силиконовая грудь (я уже не помню, когда последний раз трогал настоящую). Удлиненные переломами ноги: я вижу белые точки шрамов от аппарата Елизарова на загорелой коже. Лицо почти лишилось мимики, даже улыбается с трудом, а нос слишком маленький, чтобы быть настоящим; еще и храпит. Барби-трансформер, которая уже забыла, какой была в детстве. Мои девушки как трафарет: можно наложить одну на другую и, с небольшими изменениями, они точно впишутся. Мои прелестные аксессуары. Но иногда они думают, что имеют какие-то права.

– Ты меня не любишь! – Элен надувает губки.

Не сдержавшись, я рассмеялся ей в лицо: