Эмма Чейз - Принц Генри

Последовала тяжелая пауза. Николас тихо говорит:

– Для меня никогда не было так. Вы ведь понимаете?

– Теперь понимаю, да.

– Я всегда понимал, чего от меня ждут, и всегда исполнял свой долг так хорошо, как только мог – но я никогда не любил власть. И никогда по-настоящему не желал ее.

– Ну а теперь ты доволен, да? Рестораны, благотворительная деятельность, которой ты занимаешься вместе с Оливией и мистером Хэммондом?

Николас отвечает не сразу, а когда говорит, его голос звучит задумчиво.

– Я не просто доволен. Я счастлив. До смешного счастлив. Я даже не мечтал, что такое возможно – быть счастливым каждый день.

– Вот и хорошо, – заявляет бабушка.

– Но есть кое-что, – добавляет Николас. – Небольшое пятнышко на солнце, – его слова тихие, колючие, словно до этого долго теснились в горле и все никак не могли вырваться. – Я знаю, что разочаровал вас. Я никогда этого не хотел, и все же так получилось. Не предупредил вас, не обсудил с вами. Бросил вызов своей королеве, а ведь вы вырастили меня, чтобы я мог добиться большего. Я прошу прощения. Мне очень жаль.

Стук хрусталя по дереву – королева отставляет бокал на тумбочку.

– Слушай меня внимательно, Николас, потому что я скажу это только один раз. Ты ни разу не разочаровал меня.

– Но ведь…

– Я вырастила тебя лидером. Ты взвесил ситуацию, оценил варианты и сделал свой выбор. Ты не отступил, не ждал разрешения. Ты действовал. Это… да, именно так поступают настоящие лидеры.

Он отвечает с легкостью, с облегчением:

– Хорошо.

Еще одна пауза, на этот раз спокойная. Кажется, мой брат потягивает свой шерри, а потом говорит:

– Кстати о выращивании лидеров…

– Да-а, – королева вздыхает. – Можем обсудить этого пьянчугу, спящего у себя, – она усмехается. – Он, как там это говорят у вас в Штатах… тот еще фрукт.

– Это точно.

Я поворачиваюсь, прижимаясь спиной к стене и сползая на пол. Не то чтобы я не привык, что все меня обсуждают – черт возьми, мои достоинства и недостатки порой обсуждают прямо в моем присутствии. Но это… тут все иначе.

Хуже.

– Помните тот праздничный школьный спектакль, в котором участвовал Генри? Последнее Рождество с мамой и папой… и у него была главная роль. Скрудж, – Николас смеется.

– Смутно припоминаю. Я ведь не была на спектакле.

– Я тоже. Но папа рассказывал. Они волновались, что, если я тоже пойду на спектакль, пресса, учителя Генри и одноклассники будут крутиться вокруг меня, и Генри потеряется. И они были правы, – стул скрипит, когда брат меняет положение. – Генри всю жизнь провел в моей тени. Теперь он на передовой, в центре внимания, прямо в ослепительном свете прожектора. Конечно же, он немного щурится. Ему нужно немного времени, привыкнуть.

– У него нет этого времени.

– Вы же не собираетесь умирать в ближайшее время? – шутит Николас.

– Конечно же нет. Но мы оба знаем, случается всякое. Он должен быть готов. Ты не понимаешь, Николас.

– Я прекрасно понимаю. Возможно, я – единственный, кто понимает.

– Нет, не понимаешь. Тебя готовили к тому, чтобы занять трон, с тех пор, как ты только начал ходить. Вокруг тебя происходила тысяча вещей, которых ты даже не понимал и не замечал. То, как к тебе обращались другие, то, как с тобой беседовали, чему тебя обучали и как. Генри за целую жизнь этого не наверстать.

– Это ему никогда не удастся, если вы сломаете его, – резко возражает Николас. – Если целой тысячей вещей вы будете подкреплять у него чувство, что что бы он ни делал – никогда не будет достаточно. Что он ничего не сумеет сделать правильно.

Некоторое время царит тишина, а потом бабушка тихо спрашивает:

– Знаешь, что самое худшее в старении?

– Эректильная дисфункция? – сухо уточняет брат.

– О, об этом можешь не беспокоиться, – очень сухо отвечает бабушка. – Это генетика, а твой дед был могуч, как жеребец, до самой смерти.

Я пытаюсь не ухмыляться. Как говорят американцы, полезешь к быку – напорешься на рога.

– Понятно, – брат улыбается. – Шерри больше не подливаю.

– Самое худшее в старении, – продолжает бабушка, – это знать, что скоро тебе придется покинуть тех, кого ты так любишь, и им придется справляться без тебя. И если они не будут готовы… если будут уязвимы… это ужасные перспективы.

Наступившую тишину нарушает только треск огня.

А потом королева решительно заявляет:

– Они сожрут Генри заживо. Если он будет вести себя так же, как сейчас, то потерпит сокрушительное поражение.

Моя грудь сжимается так тесно, что, кажется, кости вот-вот треснут.

– Этого не будет.

– Откуда тебе знать, – резко отвечает она.

– О, я прекрасно знаю! Иначе бы не отказался от трона.

– Что?

– Не поймите меня неправильно – я бы не женился ни на ком, кроме Оливии, даже если бы пришлось ждать всю жизнь, пока не будут изменены законы. Но я бы не отказался от трона, если бы не знал: Генри будет не просто хорошим королем. Он будет лучшим королем, чем когда-либо мог бы стать я.

На мгновение у меня перехватывает дыхание. Не могу дышать. Я в таком шоке от слов брата, словно из легких выбили воздух. Бабушка тоже, судя по ее шепоту.

– Ты в самом деле в это веришь?

– Всем сердцем. И, признаюсь, меня печалит, что не верите вы.

– Не сказать, чтобы Генри показывал себя с лучшей стороны, – прямо замечает она.

– Ему просто не представлялся такой случай, – настаивает брат. – От него этого просто не требовалось… никогда, за всю жизнь. До этих самых пор. Он не просто покажет себя с лучшей стороны – он с блеском примет любой вызов. И победит.

Голос королевы звучит приглушенно, словно в молитве:

– Я очень хочу в это верить. Больше, чем я могу выразить словами. Поделись со мной своей верой, Николас. Почему ты так уверен?

Его голос звучит чуть хрипло, полный чувств:

– Потому что… потому что он совсем как мама.

Я зажмуриваюсь, когда смысл этих слов достигает меня. В глазах защипало. Большей похвалы для меня просто быть не может.

Но господи, да посмотрите на меня… я так далек от этого сравнения.

– Да, он такой же, как мама, в точности. Она всегда знала, что нужно человеку, будь то сила или мудрый совет, доброта, утешение или радость – и дарила это без всяких усилий. Вот почему людей так к ней тянуло… на вечеринках, стоило ей войти в зал, все буквально сдвигалось. Все хотели быть ближе к ней. В ней был свет. Особый талант, дар – неважно, как это называется. Важно только, что это есть и у Генри. Он не видит этого в себе, а я вижу. Всегда видел.

Несколько мгновений царит тишина, и я представляю, как Николас наклоняется ближе к королеве.

– За мной люди пошли бы потому же, почему шли за отцом и идут за вами… потому что мы надежные, твердые. Они доверяют нашим суждениям, знают, что мы никогда их не подведем. Но за Генри они последуют из любви. В нем они увидят своего сына, брата, лучшего друга, и даже если сейчас он напортачит, они останутся рядом, потому что хотят, чтобы он добился успеха. Меня бы уважали, мной бы восхищались, но бабушка… Генри будут любить. С тех пор, как Оливия вошла в мою жизнь, я понял одну важную вещь: сильнее, чем рассуждения или долг, чем честь или традиция, – любовь.