Евгения Смирнова - Подари мне эдельвейс. Мой любимый ботаник

– Слушаю.

– Маруся, приветик. Я сегодня задержусь на пару часиков, так что не теряй меня.

– У тебя же на десять записаны Самойловы.

– Так ты сама их прими, там, кажется, вопрос о наследстве, проконсультируешь, а если наметится что-то стоящее, то назначь повторную. Да, кстати, прости, дорогая, но я не смогу за тобой заехать.

– Как обычно, – тихо сказала Маша.

– Что ты сказала, я не понял? Говори громче, – раздался в трубке смеющийся мужской голос.

– Я все поняла, Вадик. Самойловых приму. Тебя буду ждать после обеда.

– Я тебя обожаю. Чао-чао.

Маша несколько секунд слушала в трубке короткие гудки, а затем с силой швырнула ее в свою большую коричневую сумку, стоящую на стареньком деревянном стуле, который девушка во время очередной генеральной уборки собиралась выбросить, но отложила на потом. В комнате вопросительно мяукнули.

– Прости, Мальчик, все в порядке, – сказала Маша, подошедшему к ее ногам пушистому рыжему коту, прихрамывающему на переднюю лапку, – только ты один меня и любишь.

Девушка немного погладила кота, взяла свою старушечью сумку и распахнула дверь.

Когда-то давно, как казалось Маше уже в прошлой жизни, ее любила еще и бабушка, которой не было уже больше пяти лет, и день, когда ее не стало, запомнился девушке навсегда.

Мать всегда была не в настроении, когда ей приходилось приезжать в Россию из Италии, где она почти двадцать три года назад удачно вышла замуж за итальянца. Приезжала она в Москву раз в год, считая, что это ее долг, ведь здесь у нее осталась дочь, неумная, некрасивая, неприветливая, в общем, полная ее противоположность. Она останавливалась в одном из самых дорогих отелей столицы дней на пять и все это время нещадно портила жизнь своей единственной дочери. Каждый год Маша с ужасом ждала рождественских праздников, потому что мать, много лет назад, принявшая католическую веру, не желала отказываться от христианского рождества, и тайком от мужа под предлогом повидать дочь справляла его в России. Маше было стыдно признаваться даже самой себе, что она не любит, а боится собственную мать, а тем более говорить об этом с бабушкой. Баба Тоня, как называли ее все соседи и друзья, была добрым, светлым человеком, и сердце ее не ожесточилось даже тогда, когда от тяжелой болезни умер сын, отец Маши. А невестка через год продала их общую квартиру, оставила свою семилетнюю дочь на пороге квартиры Антонины с маленьким рюкзачком за плечами и уехала на ПМЖ в Милан. Маша плохо помнила те первые годы без матери и отца. Баба Тоня в свои семьдесят лет вынуждена была пойти работать, днем она мыла полы в какой-то фирме, а по вечерам – в ее же, Машиной, школе. Маша очень стеснялась этого, страшно боялась, что узнают одноклассники, что и случилось меньше, чем через полгода. Группка одноклассников устроила ей настоящую травлю, пока на одной из перемен за нее не заступился старшеклассник Вадим. Вадик. Он надрал уши хулиганам и запретил даже разговаривать с девочкой, чем, конечно же, заслужил преданную Машину любовь на долгие годы. Баба Тоня ничего не говорила внучке, и казалось, даже понимала, почему та при одноклассниках проходила мимо и не здоровалась. Но, однажды, встав ночью, чтобы попить воды, Маша услышала, как бабушка тихонько всхлипывает в своей комнате. И тогда Маша поняла, что нет, и никогда не будет в ее жизни человека роднее бабы Тони, и что никто на этом свете не любит ее как она. На следующий же день, когда бабушка вечером собралась идти мыть полы в школу, Маша надела свой старенький спортивный костюм и отправилась помогать.

Мать в жизни Маши, впервые после своего отъезда в Италию, появилась только через три года. Она неожиданно нагрянула к ним с бабушкой второго января. Девушка помнила, как бабушка тогда разбудила ее и робко сказала, что за ней приехала мама. Маша долго плакала на руках у матери, обнимала привезенную ей куклу, и была уверенна, что та заберет ее с собой, а через пять дней бабушка сообщила внучке, что мама вернулась в Италию. С тех самых пор мать в жизни девочки появлялась раз в год второго января. Теперь уже взрослая Мария ненавидела этот день, ведь пять лет назад он стал и днем смерти ее любимой бабушки.

В тот год Маша и баба Тоня как обычно готовились к Новому году. Маша купила бабушке невероятный пуховый платок, и ей не терпелось вручить подарок, а баба Тоня что-то усердно вязала, закрыв дверь своей комнаты. Маша знала, что она мастерит ей подарок, так уже было заведено последние годы, бабушка стала совсем старенькая и редко выходила из дома. Маша очень боялась за ее сердце, за последний месяц она уже дважды вызывала скорую помощь и поэтому всячески ограждала бабу Тоню от волнений. Девушка очень не хотела, чтобы приезжала мать, с ее вечными придирками, упреками и скандалами, но как сказать ей об этом она не знала.

Мать прилетела точно в срок, второго января, она сразу же из аэропорта заявилась к ним домой, благоухающая, покрытая золотом и мехами. Маша молча выслушала очередную порцию наставлений, о том, что она плохо одевается, в ней нет грации, изящества, шика, что она похожа на своего отца.

– Я всегда знала, что совершила роковую ошибку, когда решила тебя родить. По-моему, было преступлением иметь детей от твоего отца. Вот от Анхеля – другое дело. Смотри, каким у нас Мигель красавцем стал.

Она достала из сумочки крокодиловой кожи фото младшего сына.

– Ну, смотри же!

– Я смотрю, мама.

– Знаешь, я хотела вас познакомить, но потом решила, что для мальчика это будет слишком большое потрясение.

– Ты надолго приехала?

Маша отпила чай из блюдечка и мать поморщилась.

– Сколько можно тебе говорить, что чай надо пить из чашки.

Она изящно взяла фарфоровую чашечку двумя пальчиками за позолоченную ручку и сделала глоток.

– У вас просто отвратительный чай, ты же знаешь, что я такой не пью, могла и побеспокоиться к моему приезду.

– Машенька, доченька, – раздался из соседней комнаты слабый бабушкин голос.

– Иду, бабулечка!

Маша вскочила с табурета, и ринулась к бабушке.

– Ой, а я думала, что старуха уже того, – скорчила обиженную мину Ада.

– Замолчи! – зашипела девушка, обернувшись.

– Как ты с матерью разговариваешь, Мария! Немедленно проси у меня прощение!

Ада встряхнула своей роскошной белокурой шевелюрой.

– Тебе лучше уйти, – прошептала Маша.

– Что!? Ты меня гонишь! Да как ты смеешь!? Ничтожество! Живешь со своей старухой, сама уже воняешь как старуха, выглядишь на пятьдесят лет…

– Пошла вон! – раздался бабушкин голос в коридоре.

– Это ты мне? – Ада, наконец, поднялась с табурета и воинственно сложила руки на груди. – Все никак не помрешь, старуха.

Тут Маша не выдержала, она схватила мать за руку и потащила в коридор.