Элизабет Гейдж - Ящик Пандоры. Книги 1 – 2

Он подумал о картинах и воспоминаниях об Эйлин. Он подумал о булочках с прекрасным английским джемом на завтрак; о вечерах, когда он сидел один в своем кресле, читая «Таймс», а в его кабинете горел камин. Нет, все это не было его «любимыми» вещами. Они были частью обыденной жизни для человека, который не жил, а наблюдал, как жизнь проходит мимо него. Они были времяпрепровождением, которое должно было облегчить его путь в могилу.

Но потом он подумал о Напили, и умудрился придумать вполне приемлемую ложь.

– У меня есть местечко на Гавайях, – сказал он. – Напили. Там очень мягкая вода на пляже. Вы можете стоять на берегу, у самой кромки, и чувствовать, как волны чуть-чуть приподнимают вас и потом ставят на место. Другие острова виднеются на горизонте, а вода такая голубая. Это зрелище отвлекает вас ото всех других мыслей.

– Да, – сказала она. – Звучит заманчиво. Последовала еще одна пауза. Что-то похожее в мыслях сближало их, хотя у них и не было слов, чтобы выразить это.

Он заметил намек на меланхолию в ее прекрасных глазах и решил заговорить первым.

– Ваша мать жива? – спросил он. Она покачала головой.

– Они оба умерли в один день. Сгорели в нашем доме в Сент-Луисе. Я была в школе. Учительнице принесли записку. Она отвела меня в кабинет к директору. И там они сказали мне…

Выражение ее лица почти заставило его разрыдаться. Казалось преступлением, что на этих чертах, созданных только для веселья и смеха, отложилось такое откровенное отчаяние. Но она быстро подавила это, будто боясь смутить его, и одарила улыбкой, которая почти избавила его от боли.

Теперь он понял грусть, которую заметил в ее глазах раньше. Это было частью ее, хотя она и пыталась скрыть это под своей жизнерадостностью. Она была чувствительной и глубокой личностью, но не хотела выставлять это напоказ. Это только делало ее еще более недосягаемой.

Так Уинтроп Бонд стал думать о ней уже в этом направлении.

– Скажите, как получилось, что вы работаете на Хэрриса Бьюла? – спросил он.

Он подумал, что перемена темы отвлечет ее от своего горя. Но история, которую она рассказала в этот раз – с добавлением веселого цинизма, чтобы притупить ее резкость – привела его в ужас и убила задумчивое настроение, которое навеяла ее история о цирке.

Она вышла замуж за своего первого босса, Луиса Бенедикта, сразу после окончания колледжа. Она любила его маленькую компанию «Бенедикт Продактс» и только еще осваивала свою профессию в электронном бизнесе, когда компанию поглотила «Американ Энтерпрайз» и Луис Бенедикт был переведен в формальный директорат.

Уинтроп Бонд знал «Американ Энтерпрайз» и подобные ей компании довольно хорошо. Они жили и разрастались, заглатывая маленькие фирмы посредством денежных операций, и приносили мало пользы американскому бизнесу. Ему не надо было объяснять, что стало с маленькой «Бенедикт Продактс», захваченной конгломератом.

Муж Лиз Бенедикт умер от углекислого газа, задохнувшись в собственном гараже, услышав новость, что его компания была распущена «Американ Энтерпрайз». Его жена, как почти все другие работники, была уволена во время реорганизации. Она похоронила его, продала их дом, глубоко вздохнула и приступила к поискам работы. Она нашла ее в «Рейнбоу Консептс», которая работала на Хэрриса Бьюла.

– И вот я здесь, – заключила она весело, стараясь скрыть свою боль и смело смотреть в будущее.

– У вас не было детей? – осмелился спросить Уин.

Она покачала головой с немного извиняющейся улыбкой. За ней он мог заметить безграничное сожаление.

– Луис был такой занятой, – сказала она. – Он так любил компанию. И конечно, мы считали, что у нас предостаточно времени. Я была так молода… Потом, когда нас поглотили, у нас больше не оставалось времени ни на что другое, как на волнения. А потом Луис умер.

Уинтроп Бонд задумался. Эта девочка пережила такие ужасные вещи. Его собственные трагедии казались детскими игрушками по сравнению со смертями, которые осиротили ее дважды, так как ее муж, судя по тому, как она о нем говорила, был ей как второй отец, добрый человек, в защите и помощи которого она нуждалась.

Несмотря на такое прошлое, у нее сохранилась теплота характера, которая, казалось, делала ее очень храброй и трогательной.

– Скажите, – проговорил он, ища более подходящую тему для разговора, – наверно, есть еще что-то, что вы любите, кроме цирка? В конце концов человек не может ходить в цирк каждый день.

Она засмеялась.

– Вы правы, что решили поговорить об этом. Так, дайте подумать… Я думаю, я люблю гулять. Я, бывало, ходила пешком на работу в Сакраменто, и все еще продолжаю. Я хожу в парк и брожу по дорожкам; я люблю смотреть, как играют дети, – она вздохнула. – Я люблю гулять по Нью-Йорку, но все твердят мне, что это опасно.

– Совсем нет, – сказал Уинтроп Бонд, захваченный внезапной мыслью. – Нью-Йорк прекрасное место для прогулок. Только надо знать, как по нему ходить.

Он наклонился вперед, удивленный своей собственной смелостью.

– Вы разрешите мне показать?

Ее глаза расширились.

– Вы имеете в виду сейчас? – спросила она. – Сегодня вечером?

Он кивнул.

– А почему нет? Мы оба уже по горло сыты этим приемом. У меня так кровь остановливается от сиденья в этом кресле, словно я старик. И я уверен, свежий воздух принесет вам пользу. Что вы скажете?

Она, казалось, сомневалась. Она, должно быть думала, что еще не слишком хорошо его знала, и у нее были обязательства перед ее боссом и этой встречей.

– Я отвезу вас в гостиницу, как только вы пожелаете, – сказал он. – Я знаю, завтра вам надо отдохнуть. – Он нахмурился, глядя на часы. – Конечно, уже довольно поздно. Если вы устали, то я действительно не хочу удерживать вас…

В глубине души ему было жаль, что он сказал эти последние слова. Но было уже поздно брать их назад.

Она, казалось, решилась. Потом она улыбнулась.

– Я совсем не устала. Буду очень рада пройтись с вами.

– Договорились, – он уже стоял, протягивая ей руку, чтобы помочь подняться. Когда ее пальцы сжались вокруг его, он почувствовал себя на десять лет моложе, чем ему казалось полчаса назад.

Несмотря на поздний час они медленно прогуливались по Пятой авеню. Шофер Уина, большой чернокожий атлет с лицом, идеально подходящим для отпугивания прохожих, следовал за ними на расстоянии двенадцати ярдов в «роллс-ройсе» 1947 года, который был любимой машиной Эйлин.

Возбужденная романтичностью этой прогулки с эскортом, Лиз Бенедикт болтала с Уином о своей работе и надеждах на будущее. На его вопросы она отвечала, что провела свое детство в Сент-Луисе и Калифорнии, о том как она росла у своих родственников, о школе, которую она посещала. И опять в ее описаниях ему чудился такой оптимизм, что ему пришлось призвать на помощь все свое воображение, чтобы представить, насколько действительно трагичным было то, что она осиротела, а потом овдовела.