Элизабет Гейдж - Ящик Пандоры. Книги 3 – 4

У журналистов брови взметнулись, что означало немое признание подготовленности и утонченности Дианы. Вера Штрик записала ответ на свой вопрос без всякого выражения.

Диана внутренне с облегчением вздохнула.

Но худшее было еще впереди.

Эрика Криттендон из Си-Би-Эс задала следующий вопрос:

– Я конечно же, не хочу вмешиваться в ваши личные дела, – начала она. – Но естественно, каждый ждет, когда же у вас с мужем появятся дети. – Она обвела рукой просторный салон, в котором они сидели. – Это безумно большой дом для бездетной пары. – На слове «бездетная» она сделала небольшое ударение. – Конечно, меня это не касается, но вы намеренно медлите с рождением ребенка, или… уже ждете его?

Голубые глаза Дианы мягко блеснули, но за ними она с трудом сумела спрятать свое отчаяние.

– Говоря откровенно, – сказала она, – поженившись, Хэл и я решили некоторое время пожить вдвоем и не торопить события. Как я уже говорила, мы очень близки и хотим построить нашу жизнь на основе этой близости. Но сейчас мы знаем, что уже готовы к рождению детей. Я не стала бы говорить, что мы уже «пытаемся» или что мы уже «ждем». Просто все должно произойти естественно.

Эту речь она репетировала почти две недели. Было решено, что волнующие слова «все должно произойти естественно» усилят впечатление. То есть отсутствие детей не было результатом отсутствия близости, но результатом естественных перерывов в этой близости, а на эти перерывы эта молодая страстная пара, безусловно, имела право.

Дети появятся в свое время; пока же Диана и Хэл – любимая американская пара, и в постели, и на общественном поприще. Такова была цель кампании.

Конечно, все присутствующие знали, что это неправда. У Дианы были проблемы с беременностью, и здесь ни консультации лучших гинекологов Нью-Йорка, ни тем более длительные разлуки с Хэлом не могли помочь. Более того, многочисленные увлечения Хэла, его ночные похождения никак не могли помочь Диане – все это было секретом полишинеля и для прессы, и в политических кругах.

У неулыбающихся женщин, собравшихся в этой комнате, были не только подозрения, но и факты, свидетельствующие об истинном состоянии данного брака. Но они и подумать не смели, чтобы эта правда появилась на свет.

Но они не могли себе даже представить, какое значение имело все это для Дианы. Ей страстно хотелось подарить Хэлу наследника не только для того, чтобы просто удовлетворить романтические настроения общественности, и не для того, чтобы успокоить своих родственников. Желание это коренилось в пустоте их брака, в той скуке, спасти от которой могли лишь дети.

Хэл, конечно, тоже уже давно понял, что его брак с Дианой – это лишь обязательство, которое необходимо выполнять как одно из условий карьеры. Он не мог скрыть этого, даже находясь с Дианой в постели и щедро удовлетворяя ее. Она знала, что он не любит ее и никогда не женился бы на ней, не вынуди их к этому общественное положение. Два года совместной жизни привели ее к этому грустному выводу.

Доктора объявили им, что для продолжения рода им необходимо заниматься сексом в строго определенные ночи ежемесячно, в соответствии с ритмами овуляций. Хэл послушно приходил к ней, предлагая ей свое красивое тело, возбуждал ее ласками, и ее стоны отдавались эхом в их огромном доме.

Но ему было невдомек, что ее крики и стоны выражали ее боль, а не наслаждение, муку, а не восторг.

Диана знала, что Хэл догадывается о ее проблемах, о ее одиночестве. Его обходительность и почтительность говорили сами за себя. Он не мог не знать и того, что самые нежные его ласки лишь углубляли ее одиночество. Но помочь ей он ничем не мог. Пусть она сама, думал он, решает свои проблемы.

Когда приходило время очередной встречи, она начинала безумно нервничать, вся холодела и боялась, что он решит, что она фригидна и возненавидит ее за это.

По иронии судьбы она вовсе не была к нему равнодушна. Он всегда волновал ее – его походка, его фигура, его улыбка, его чувство юмора. Но быть с ним вместе с каждым разом становилось для нее все большей мукой. За его нежностью стояла отстраненность, наполнявшая ее холодным ужасом, заставлявшая ее презирать самое себя.

Хуже того, она не сомневалась, что делит эту великолепную мужскую плоть с другими женщинами. Во время их близости она почти физически ощущала присутствие этих насмешливых женщин, которых он имел, которые наверняка распространяли сплетни о его похождениях по Нью-Йорку и Вашингтону, по Парижу, Бонну и Лондону.

Она ощущала следы их рук и губ на его теле, казалось, слышала отзвуки их восторгов в своих стонах.

Именно тогда, когда Хэл бывал ближе всего к ней, его огонь становился холодным, грубым и обжигающим, как сухой лед, и тем более болезненным, что Хэл был так далеко от нее, а она была так одинока.

Самое же худшее заключалось в том, что она не могла обвинять Хэла в волокитстве, потому что, с одной стороны, склонность эта передалась ему от многочисленных поколений Ланкастеров, а с другой – он удовлетворял свою потребность в человеческом тепле, человеческом общении, потому что Диана не могла дать ему того, чего он ожидал от своей жены.

Она отдавалась ему, чувствуя при этом ужас и одиночество, преследуемая безликими призраками других женщин, которых он осчастливил своим вниманием, думая, сумеет ли она когда-нибудь зачать ребенка из того, что он оставляет ей, подозревая заранее, что все это – пустая трата времени и сил.

Из ничего могло получиться только ничего. Насколько пустой была их близость, настолько же пустым оставалось и ее чрево.

Каждый месяц Диана ожидала, что ее надежды оправдаются. Но приходил день, и, ощущая себя более бесполезной, чем обычно, она сообщала Хэлу об очередной неудаче, а он дружески похлопывал ее по плечу и пытался приободрить.

– Ничего, все будет хорошо, – говорил он. – Не зацикливайся на этом.

Эти слова заставляли ее еще острее чувствовать свое одиночество! Каким ужасным казалось ей время до того дня, когда он вновь придет к ней, мужественный, готовый вновь попытаться оплодотворить свою скучную жену.

Все эти журналисты знали о ее стыде и ее унижении. Но никто не знал о ее боли, да и не думал об этом.

Так же, как не знали они, вероятно, и о другом ее секрете, который она пыталась скрыть от них и от всего мира. Но с каждым месяцем она понимала, что ей все сложнее становилось скрывать это.

Диана начала пить.

Каждый день она пила, потому что была напугана жизнью, теми или иными ее опасностями. Сегодня она уже выпила, потому что боялась репортеров. Раскованная, мягкая и несколько вялая манера ее речи была результатом двух коктейлей.

Диане отлично удавалось скрывать следы выпитого для поднятия тонуса перед интервью. Она никогда не путала слов, никогда не выглядела усталой и осунувшейся, никогда не произносила оскорбительного слова и не теряла нити беседы. Она была тиха, мягка, но близкие ей люди уже начинали понимать, что стояло за этой мягкостью.