Лада Миллер - Заговоренные

Вот младший брат, у него смуглые щеки, широкие плечи, ему пятнадцать, от него пахнет табаком, а глаза похожи на оленьи, ох, девчонки по нему сохнут, как пить дать, да и почему бы не дать, я вас спрашиваю?

Муж еще на работе, а мне скорей за учебники.

«Вот так вся жизнь пройдет, и не узнаю, – мелькает в голове мысль, – о чем говорила Ирка, что за женское дело такое, и в чем там хитрость?» – мысль мелькает и пропадает, приходят другие, теснят грудь, обещают рай на земле обетованной.

Бабушка зовет кушать, на столе соль, масло, картошка в чесноке и с укропом, только селедку порезать и…

– Не еврейский какой-то у вас ужин, – усмехается брат, не отрывая телефон от уха, набирает в тарелку еды, уходит в комнату.

Солнце остается с нами на кухне. Круглый стол начинает крутиться, сначала медленно, потом все быстрее и быстрее, минуты, часы, дни, недели, новая жизнь становится обыденной, все течет, все изменяется, и только наши трапезы неизменны – простая еда, долгая беседа, а все споры и обиды мы оставим на потом, потому что Город велик, закат горяч, рассвет близок.

Экзамен – как экзамен, не первый и уж точно не последний. Впереди и позади меня – ряды, ряды. Прилежные затылки, испуганные лица. Возраст самый разный – есть серьезные врачи, с опытом, а есть совсем молоденькие, не нюхавшие пороху, такие как мы с Иркой – только-только после университета.

– Получите ваше распределение, – уткнувшись в бумаги на столе, сказал мне пластмассовый дяденька из выпускной комиссии.

Его душил галстук, может быть поэтому он был такой недовольный.

– Ульяновская область, деревня…

– Я уезжаю в Израиль, – от волнения голос мой сначала куда-то взлетел, а потом упал. Получился писк.

Дяденька поднял оловянные глаза и неприязненно поглядел на меня.

– Вот как, – усмехнулся он, неожиданно потеплел и добавил: – Удачи вам.

А сегодня утром мне пожелала удачи вся наша «Маленькая Одесса». Папа, любитель пышного слога, сказал:

– Обязательно сдашь. Израильская медицина нуждается в специалистах высокого класса.

– Па-ап, – взмолилась я, – не говори так! Во-первых, сглазишь, а во-вторых, ну какой я специалист? Я же только-только…

Но моего папу с толку не собьешь.

– Ничего, – бодро заявил он, – подучим, – и отправился на мацовную фабрику, перевязав руки в незаживающих мозолях.

Мама ничего не сказала, только перекрестила тайком, чтоб никто не увидел. Бабушка, конечно, увидела и фыркнула, потом повернулась ко мне:

– Иди быстро сдавай свой экзамен, работать пора, люди болеют.

Брат ткнулся, как теленок, поцеловал, заявив, что он в меня верит, ну и так далее.

Муж ничего не сказал, потому что еще не вернулся с ночной работы.

То есть, сказал, конечно. Так сказал, что я даже издалека услышала.

А теперь – вот он экзамен, один из многих и все-таки особенный, первый на чужой земле. Впрочем, чужой земли не бывает. Но в то время я про это еще не знала.

Ряды, ряды, лица, судьбы, перекати-поле. А вот и Ирка – оглянулась, машет. «Привет, привет, – мол, – останься после экзамена, поболтаем». Я машу в ответ, киваю. Звучит резкий звонок. Сто пятьдесят голов склоняются над листами, поехали.

Вот этот – высокий, благообразный, с умным лбом, сдаст с первого раза, быстро устроится на работу, а через десять лет станет заведующим отделением, полетит на международную конференцию с докладом, погибнет в авиакатастрофе.

Вот этот – худой, с аскетичным лицом, сдаст, а через три года покончит с собой из-за того, что жена уйдет к другому.

Вот эта, пухленькая, веселая, с ямочкой на подбородке – не сдаст, переучится на медсестру, выйдет замуж, родит четверых, однажды утром будет ехать на работу в больницу, взорвется вместе с автобусом.

Вот этот – маленький, подвижный, сдаст, станет заведующим реанимации, погибнет тридцать лет спустя от ковида.

Вот эта…

После экзамена в голове такая пустота, что кажется, мысли уже никогда в нее не вернутся.

– Ирка!

Мы садимся на краю клумбы, прямо на горячий плоский камень, разворачиваем тощие бутерброды, откручиваем термосам головы, эх, олимовский обед, зато не потолстеешь.

– Ну, рассказывай, – выпаливает Ирка с полным ртом, – как жизнь?

– Все так же, – отвечаю я, набрасываясь на сыр с хлебом. – А что у тебя?

Как Машенька?

Ирка кивает, прожевывает пахучую колбасу, глотает жидкий чай.

– Машка отлично, уже говорит вовсю. Такая смешная.

– А как мама? – спрашиваю я, обжигаясь кофе.

– Мама, – Ирка смотрит вдаль, будто видит что-то неведомое мне и, удивляясь этому неимоверно, поворачивается: – Мама вышла замуж.

– Вот как, – я даже не знаю, что на это сказать, – поздравляю.

– Спасибо, – бормочет Ирка, недоуменно качая головой.

– Как же ты теперь справляешься? Помогает она?

– Не очень, – откликается Ирка, – то есть совсем не помогает. Говорит, что влюбилась, что в первый раз в жизни с ней такое, что…ну, сама понимаешь.

И она пожимает плечами, а потом нехотя добавляет:

– И главное, если бы местный и богатый. А так… Такой же, как мы. Приехал совсем недавно. Вдовец. Старше ее лет на десять. Ни кола, ни двора. Видать, совсем с ума сошла. Даже неудобно.

– Да чего же неудобно-то?

– Юля! Ты знаешь, сколько ей лет? Какая любовь в ее-то годы?

Я вспоминаю Иркину маму.

Маленькая, худенькая, подвижная. Глаза такие… Опущенные, вот. А про возраст трудно сказать, когда глаза опущены. Лет пятьдесят, не больше.

– Так ты радоваться должна, – заявляю я, – может, она счастье свое нашла.

– Может, – поджимает губы Ирка, – только отчего-то со мной не поделилась. – и добавляет, недовольно скривившись: – Хосспади. Да и чем там делиться-то.

– Погоди, а кто же тебе с Машенькой теперь помогает? – спрашиваю я.

– Никто, – отвечает Ирка обиженно. – Все сама, представляешь?

Я не представляю, у меня еще нет детей.

– Ну хорошо, теперь про Ицика давай, – пытаюсь отвлечь ее от грустных мыслей. – Как Ицик поживает?

– А откуда мне знать, – зло отвечает она, – Ицик тоже свалил. Жена его поймала, случайно все вышло наружу, по глупости, знаешь, как бывает?

И опять я не знаю, как бывает, но мотаю головой, мол, а что дальше-то?

– А что дальше, – усмехается Ирка. – Узнала эта мегера – и про меня, и про квартиру. Заявилась однажды. Что было!

Она качает головой, вспоминая, потом начинает хихикать.

– Видела бы ты, как он от нее убегал!

И начинает хохотать, уже от души, и я хохочу следом, и в голову возвращаются мысли, и кажется, что экзамен не такой уж и сложный, Город не такой уж чужой, а ицики – ну ицики, да и бог с ними.

Мы созвонились с Иркой через месяц, узнали, что обе сдали экзамен и даже попали на стаж в одну и ту же больницу.