Ирина Минаева - Три часа утра

А что касается Генриха Вайнберга, он, с одной стороны, хоть и обретался постоянно в их общежитии, забывая родной профессорский дом, и как-никак отличник, и даже вполне интеллигентен (что по нашим временам, опять же, большая редкость), но с другой – какие тут могли быть сравнения с практически идеальным Гаем Юлием?

Говорят, жизнь похожа на зебру: чёрные полосы чередуются со светлыми, за удачами, как правило, следуют неприятности, за ними – опять что-то хорошее и так далее.

Жизнь Вадима Рожнова была похожа не на зебру, а, скорее, на медведя. Белого. Да, именно на белого медведя – что-то такое сплошь светлое, пушистое и гладкое.

С родителями Вадиму повезло – его отец возглавлял профком крупного производственного объединения, а мама заведовала книготорговой базой. Все и всегда его любили – «за ум, красоту и высокие моральные качества», как разъяснял секрет своей популярности в массах сам Вадим.

Располагая всеми данными, чтобы стать отменным Дон Жуаном, Рожнов очень скоро сбился со счёта своих побед на личном фронте. Отношения со Стасенькой складывались у него, как всегда, в хорошем темпе, и единственное, что до некоторых пор беспокоило Вадима, – то, что, не в пример предыдущим девочкам, она нравилась ему с каждым днем всё больше.

– Как думаешь, почему? – спрашивал её Рожнов с нескрываемым любопытством. – Что в тебе такого особенного?..

Стасенька в ответ недоумевала не менее искренно:

– И чего ты так воображаешь? Ну, у меня хоть волосы красивые, а у тебя?..

– А кто лучше меня в институте-то? Кто? – в свою очередь, удивлялся Рожнов.

Бестактное ржание окружающих, присутствующих при этих милых беседах, ни Стасеньку, ни Вадима не смущало. Даже наоборот, каждый активно старался привлечь их на свою сторону.

– Лор, ну скажи! – взывала к подруге Стасенька. – Что в Рожнове хорошего? Ну, рост… Ну, фигура. И всё!

– Смазливая физиономия, – холодно добавляла справедливая Лора.

– И только-то? – поражался Вадим. – А идеальный характер? Блестящий аналитический ум? Темперамент, в конце концов!

– Чувство юмора, – с готовностью подсказывал Вайнберг.

С чувством юмора у Вадима было всё в порядке, но в том ничем особо не примечательном кафе, куда они со Стасенькой заскочили в воскресенье, ему стало совсем не до смеха, когда она вдруг поправила локоны и заявила, что в кино не пойдёт, потому что здесь «просто обалденно».

Вадим тут же развернулся на девяносто градусов и устремил взгляд на эстраду. Сначала никакой опасности с той стороны он не почуял. Музыкантов было пятеро, все вроде обыкновенные. Они бестолково слонялись по сцене, бренчали что-то невразумительное, проверяя звучание инструментов, перебрасывались отрывочными, непонятными фразами.

Но потом они заиграли, а один, в белых штанах, запел – причём, по-английски. Произношение у него было довольно приличное, а песня – какая-то странная, вызывающе нежная, или это он пел её так?..

Рожнов снова повернулся к столу. Стасенька сидела неподвижно с надкушенным пирожным в руке. К большому своему удивлению, Вадим почувствовал, что любимая сливочная «корзиночка» тоже почему-то застревает у него в горле.

Под такую музыку много чего можно было делать, но жевать – практически не получалось. Осознав это, Вадим обратился к Стасеньке с конкретным предложением:

– Потанцуем, что ли?

– Тихо, не мешай! – отмахнулась она.

Через несколько минут, всего после двух бокалов шампанского, Стасенька наконец-то повернулась к Вадиму и отчетливо произнесла буквально следующее:

– Он похож на тёплый ветер.

Вадим моргнул два раза, осмысливая это странное заявление.

– На ветер, но тёплый! – добавила Стасенька таким тоном, будто ей возражали.

– Детка, ты перед шампанским ещё, что ли, чего хлебнула? – заботливо спросил Рожнов.

– Прекрати! – буркнула Стасенька, но было похоже, что это так, – когда музыканты вскоре ушли на перерыв, она откинулась на спинку кресла и, глядя в потолок блестящими глазами, начала выдавать ему такие вещи:

– Знаешь, Дымочек… ты, конечно, хорош во всех отношениях… а в постели – так очень даже хорош… но любовь – это, оказывается, совсем другое…

– Вполне возможно, – усмехнулся Рожнов. – Но если уж мы заговорили о любви, не пора ли нам отсюда двигать?

– А как ты думаешь, – мечтательно проговорила в ответ Стасенька, – что будет, если я к нему сейчас подойду… и скажу…

– Что ты ему скажешь?

Поразмыслив, она остановилась на самом простом и незатейливом варианте:

– Ну, если, например – «Я вас люблю»?

Вадим, который наконец-то почувствовал себя оскорблённым, фыркнул:

– Возможно, он тут же предложит тебе руку и сердце, но более вероятно – посоветует пить в меру своих способностей!

Выслушав эти прогнозы, Стасенька торопливо допила третий бокал шампанского, встала и на глазах у всех пошла к двери, за которой скрылись музыканты.

Войдя в нее, она оказалась в узеньком, довольно обшарпанном коридорчике, упиравшемся в ещё одну дверь.

Стасенька постояла перед ней, с замиранием сердца прислушиваясь к доносящемуся с той стороны загадочному шуму и грохоту, на фоне которых выделялись бессистемно повторяющиеся взрывы буйного хохота. На её стук после первого раза не отозвался никто, а после второго – сразу несколько голосов:

– Кто-то стучит, или мне послышалось?

– Фил, спасайся! Наверное, опять твоя любовь!

– А может, кто с официальным визитом? Юлий, Мэри, примите пристойные позы – вы дискредитируете порядочное общество!

И в ответ на это – его спокойный голос:

– Ты бы лучше хоть половину бутылок под стол задвинул! Многовато их тут для порядочного общества!

Видимо, к его совету прислушались, потому что тут же раздался темпераментный перезвон бутылок, вслед за чем дверь, наконец, распахнулась.

Стасенька увидела его сразу. Он сидел на диване, поджав под себя одну ногу, в обнимку с «фирменной» длинноволосой красоткой. Дымил сигаретой и смотрел в упор утомлённо-оценивающим взглядом.

– Ой, какая девочка! – завёлся кто-то из компании. – И к кому это ты такая?

– Юлий, это кто? – напряжённо спросила его красотка, которая, в отличие от всех остальных, почему-то сразу поняла, к кому она.

– Без понятия, – холодновато ответил он, стряхивая пепел в банку из-под тоника. – Девочка, ты чья?

– Твоя навеки, – бодро подсказал рыжий клавишник.

Стасенька, собрав все своё самообладание, постаралась, чтобы голос её прозвучал непринуждённо:

– Можно вас на минутку… Юлий?

Он ещё раз неторопливо затянулся, бросил девице:

– Извини, – и поднялся.

Они вышли в коридор.

– «В сети я твои попался, как в бордель монах, – тут же пропел им вдогонку слаженный хор, а дальше грянул бодрым речитативом: – …и морально разлагался прямо на глазах!»