Олег Хлебодаров - Истории о любви

Я даже больше чем уверен, что он ходил в кассу и получал зарплату, которая, прямо скажем, была копеечной, и которую он мог прогулять очень быстро и даже не заметить. Верю я в это потому, что Пижон иногда вдруг становился редкостным скупердяем. Помню, как тёплым сентябрьским утром встретил его близ Дворца пионеров, и он поведал мне, что шёл на работу пешком, потому что «не захотел кормить троллейбусников». «Старик, ты знаешь», – сказал Пижон, – зачем мне дарить им деньги?!» И это произнёс человек, который за пару месяцев до этого ехал из Черкесска до дома на такси и отвалил таксисту сумму, на которую многие семьи вполне могли прожить год, а то и более. Хотя, как знать, несмотря на розовые очки, он мог просто испугаться, ибо обыгранный им товарищ хотя и помнил про святость карточного долга, но вполне мог отомстить, так что ехать домой лучше было, не дожидаясь поезда.

Деньги любили Пижона даже больше, чем он любил их. Они буквально липли к нему. Как-то раз в ресторане, где я обмывал очередную сделку, а он просто ужинал, я спросил, не проще ли ему меньше тратить (а попросту не спускать деньги на ветер). «Ты знаешь, старик», – ответил он, глядя куда-то вдаль, а точнее в стену зала, – ты не первый говоришь мне об этом. Я даже сам как-то задавал себе этот же вопрос. И знаешь, что я сам себе ответил?» Я, естественно, не знал, о чём, не мудрствуя лукаво, и сообщил ему. «Так вот, – он взял гроссмейстерскую паузу, как брал, бывало, в игре, и продолжил, – пусть будет так, как есть. Вот недавно я сидел здесь, за этим же столиком. Сидел, понятное дело, не один, а с Ксюшей. Ну, ты знаешь, – она с четвёртого курса нашего медучилища». Я понятия не имел про неё, но на всякий случай покивал головой. «Так вот, старик, она приехала к нам из своего то ли посёлка Усть-Захрюкинска, то ли из колхоза «Хрен-знает-сколько-лет-без-урожая». По этому поводу она ведёт себя как та ещё цаца. Я прощаю ей это, потому как страдаю излишней добротой, особливо к дамскому полу. Засиделись мы, понятное дело, допоздна. Потом я как истинный джентльмен, коим я, собственно, и являюсь, проводил её в общежитие, ибо ко мне она по причине своей цацистости ни ногой. Даже вахтёрше дал червонец, чтоб не буянила. А потом двинул к себе домой. Таксёров уже нет, городок наш как вымер. А утром к 10.00 мне надобно быть на службе. Я уже выходил из квартиры и молил Бога, чтоб успеть на троллейбус, как мне позвонил Ашотик. Он сказал, что мне кровь из носу надо завтра быть в Сухуми, ибо там будет хорошая игра. Так и случилось: там были цеховики, как местные, так и из солнечного Баку, пара грузинских князей и завмаг откуда-то из Сибири. Я выиграл не особо много – 35 тысяч, из них 10 отдал Вове Биндюжнику. Он ведь был милый малый…» Я-то лично считал, что покойный к тому времени Вова Биндюжник (его застрелили конкуренты) милым малым ни разу не был, а как минимум соответствовал своему творческому псевдониму, но возражать не стал – «милых малых» у Пижона было много. Что поделать, если даже успешность в игре никак не мешала наличию этих самых розовых очков.

«Тут я отдал Ашотику по приезде его пять кусков, – продолжал, не торопясь, Пижон. – В общем, мне тоже кое-что осталось. Мораль сей басни какова?»

В ответ мне нечего было сказать, ибо суть я не особо понял, услышав, в сущности, стандартный Пижоновский рассказ о его истинной профессиональной деятельности.

«А мораль тут, друг мой, такова: не засидись я с этой цацей Ксенией, я бы встал на следующее утро пораньше и пошёл бы на работу часиков эдак в девять. А стал бы Ашотик искать меня во Дворце пионеров (в этот раз последнее слово он произнёс по старорежимному через «э»)?! Вот именно, не стал бы.… И где бы я взял 20 тысяч, скажи мне?! А они мне тогда ох как пригодились. А то Елена начала требовать денег, да и Наденьке захотелось новых серёжек…»

Ушлый прохиндей Ашотик и Дворец пионеров плохо совмещались в моей голове, в связи с чем я согласился с доводами Пижона.

Тут надо сделать отступление. Пижон куда как больше денег и, может быть, даже больше комфорта в виде ресторанов, дорогих напитков, икры – разумеется, не заморской баклажанной, – любил женский пол. Официально он был давно в разводе, да и брак тот существовал ещё до его приобщения к большим картам. По словам самого Пижона, брак тот, заключённый, кстати, с дочерью одного из отцов города, распался по причине отсутствия детей. И вот, обретя весьма немалые деньги, Пижон навёрстывал упущенное. Вроде как детей у него было пятеро, хотя, возможно, я что-то упустил, и их на самом деле было больше.

Елена была высокой и фактурной дамой. Работала старшей медсестрой в одном из отделений районной больницы. Она любила плавать, причём даже зимой. Именно близ проруби её и встретил Пижон ещё в начале своей карьеры. Встретил и не устоял. Наденька, напротив, была невысокой – кажется, один метр пятьдесят пять сантиметров. Она работала тренером по гимнастике. Где пересеклись её пути с Пижоном, доподлинно неизвестно. Пижон лишь упоминал, что увидел её с пучком на голове и сразу на неё запал. Ему вообще почему-то нравились женщины именно с этой причёской. Такая же была у Светланы – гренадёрши побольше Елены, тренировавшей детишек в местном бассейне, и Юленьки – миловидной миниатюрной продавщицы книжного магазина. Впрочем, у пятой из дам сердца Пижона – Ольги, трудившейся бухгалтером в какой-то конторе (как именно она называлась, Пижон всё время забывал), пучок на голове бывал редко.

Все они – Елена, Наденька, Светлана, Юленька и Ольга – были матерями Пижоновских детей. Никаких алиментов он им, разумеется, официально не платил, компенсируя это небрежной передачей им сумм, вполне сопоставимых с их годовой зарплатой, а то и превышающих таковую. Плюс к этому Пижон периодически дарил им подарки, иногда весьма дефицитные или просто совсем не дешёвые. Алиментов они с него и сами, впрочем, не требовали. То ли по причине того, что мир повернулся к Пижону лицом в благодарность за его добрый нрав и упоминавшиеся уже «розовые очки», то ли по причине того, что начни кто-либо из них это делать, Пижон встал бы в позу и предложил посудиться по советским законам в суде, получив с него в результате целых двадцать пять процентов от его официального заработка.

Тем удивительнее была наша встреча в июне восемьдесят девятого. Я зашёл перекусить в недавно открывшееся кооперативное кафе «Чайка». Народа там почти не было, только в другом конце зала сидела парочка начинавших свой пу ть в бизнесе кооператоров, нарочито громко что-то обсуждавшая между собой. Мне с моим опытом в нелегальном бизнесе (а какой бизнес в совке был легальным?) всё это было совершенно не интересно. Пижону, к которому я подсел за столик, это было интересно ещё меньше. И не только по причине того, что он уже наслушался в огромном количестве разговоров действительно богатых людей, и не только потому, что его вообще мало интересовали чужие дела. Перебросившись парой фраз про дела на Съезде народных депутатов (Пижон искренне поддерживал академика Сахарова и Ельцина с Собчаком) и выслушав его реплику о поганости этого, якобы чешского, барного пива («Ты знаешь, старик, настоящее чешское барное было в восемьдесят четвертом в Сухуми, когда я приехал туда первый раз на гастроль!»), Пижон вдруг ничтоже сумняшеся заявил мне, что влюбился.