Алексей Бородкин - Дневник ненависти

Из воздуха вылепилась фраза: "Как у моря погоды".

Ждать дальше было бессмысленно. Точнее так: продолжать тратить время – контрпродуктивно. Иван Генрихович посмотрел на часы (хотя был уверен, что прибавилось минут пять-семь, не больше), промелькнул глазами по приборной панели, будто бы часы автомобиля могли предоставить иную информацию.

"Не прибавилось, – подумал, – а убавилось. Время – единственная природная субстанция, которая никогда не прибавляется, но всегда расходуется".

Мысленный мусор подтверждал, что уезжать не хотелось, хотелось надеяться… "упираясь пятками" в ночь, в чортовы кулички (Иван Генрихович припарковался на задворках Галактики, в Петергофе, у корпуса университета), в бездорожье, в усталость… неприметную, словно кирпич в рюкзаке.

"Глупо! – подбодрил себя. – Глупо было приезжать без звонка. Что за ребячество?"

Синий логотип светился над первым этажом и казался космической фантазией; огонёк банкомата (пульсирующий, жизнерадостный) смущал идеями о проститутках – вольных и самозанятых, приписанных к войску Стеньки Разина.

Машину обогнул молодой человек. В наушниках и с рюкзаком (приметы выхватились ярко).

"Студент", – определил Лудольф.

Следом прошел второй студиозус. В футболке с капюшоном и надписью "Боже, храни королеву!" – на английском. Ниже следовала приписка на русском (будто бы от руки): "и зятя её из Архангельска".

"Чорт меня подери!" – Лудольфу припомнилось собственное бесшабашное студенчество… притом не оформилось отдельными чёткими воспоминаниями, но накатило волной – матерински ласковой.

"Он уже не придёт, – признал поражение. – Глупо отрицать очевидное".

Дело в том, что во второй половине дня Иван Генрихович Лудольф почувствовал дьявольское вдохновение внутри себя, подъём. Посредством чего, он отстоял две "пробки", потратил час времени (с лишком), чтобы заявиться в Петергоф. Здесь, в корпусе матмеха, в полуподвале, среди монструозных электрических машин функционировал давнишний его приятель Леонид Ремезов – талантливый техник, энциклопедист, гитарист и певец Древней Греции (в философских её проявлениях). Лудольф изобрёл безобидный способ уничтожить человека, Ремезов должен был изготовить этот прибор.

Поворот ключа, мотор пробудился, машина тронулась и, в ту секунду, когда Лудольф объезжал второго студента, он подумал, что… авария тоже вполне уместный вариант. Нет, давить человека машиною – моветон и пошлятина: "Надо признать, становлюсь пошляком… в другом только оформлении… что если устроить пикник? поехать за город, – нога придавила педаль, – разговориться в дороге… незаметно набрать скорость, чтобы потом… случайная поломка, кочка, препятствие на дороге, – ford вильнул, подчиняясь воле Лудольфа. – Удар в столб. Неприятность. Смерть пассажира".

Меж тем, вечер расцвёл совершенно. Сумерки нежились лениво и сочно, напоминая топлёное коровье молоко. С Невской губы тянуло питательной вонью, соловьи-первогодки начинали свои трели со свиста, надеясь побить матёрых бойцов-конкурентов. Из окна общежития на третьем этаже высунулась девушка (Лудольф был уверен, что она красива), махнула рукою (Лудольф был уверен, что ему), послала воздушный поцелуй.

"Инсценировать выпадение из окна тоже весьма несложно", – откликнулась мысль.

Лудольф оглянулся на девушку, и едва только голова его вернулась в естественное положение – перед машиной вспыхнула фигура.

Тормозить не оставалось времени, Лудольф воткнул педаль "газа" в пол, навалился на руль – машина кинулась на поребрик, через мгновение он отвалил рулевое колесо в противоположную сторону, ударил по тормозам.

С визгом шин, с резиновой вонью, с жалобным стоном, ford исполнил приказание хозяина: вильнул задницей, остановился.

На асфальте живописно раскинулся труп.

Вечер не переставал быть томным, вечеру было плевать на аварию и новоиспечённого покойника. Огонёк банкомата помаргивал, студентка исчезла в глубине комнаты – её ждали партнёр, музыка и далёкая призрачная сессия. Лудольф выскочил из машины, бросился к убиенному.

С одной стороны, Лудольф был уверен, что не задел человека сильно. С другой – явственно видел в зеркало, как рухнуло тело; голова жертвы ударилась о поребрик, отскочила… напоминая капустный кочан.

Фантазия живописала детали: кровища, черепная коробка, без сомнения, треснула и серое вещество, обильно растекаясь, замазало асфальт и траву…

Женщина.

Молодая.

Копна волос.

Светлая. Чуть солнечная.

Дрожащие ресницы.

Пальцы.

Чёрт вас подери! Эти пальцы!

"Какие тонкие, – отметил машинально, – породистые. Боже, как она молода! Нет-нет-нет!"

Требуя, чтобы мозг успокоился, Лудольф несколько раз глубоко вздохнул, вдарил себя кулаком в середину лба и подхватил женщину на руки. Понёсся аллюром к университету, благо, тыльные двери здания располагались неподалёку.

В ту пору (в тот день) вахту по корпусу несла Наталья Васильевна Третьякова. Ей было пятьдесят семь лет от роду, она вырастила двух дочерей, имела (в забытом прошлом) высшее образование и тягу к творчеству. В настоящем – проблемы с поджелудочной железой (через дочек и пьющего мужа), плюс скверный характер, склоняющийся к мизантропии. Поддерживать жизнедеятельность организма женщине помогали воспоминания, и, надо признать, Наталья Васильевна имела роскошное прошлое: была Красавицей города Ростова, покоряла красотой Ниццу, имела шанс стать популярной певицей и замечательно танцевала "ламбаду".

Парадокс заключался в том, что многие "двери" открывались для Третьяковой через её мужа – бизнесмена и запойного алкоголика. Через него же закрывались другие важные двери.

Наталья Васильевна адекватно оценивала себя и своё окружение, посему лелеяла знакомство с Лудольфом, как "соломку" для будущих тёмных времён – всегда уместно иметь в запасе толкового психолога.

…Руки были заняты, Лудольф развернулся и начал колотить в двери пяткой. От установившегося колокольного звона желчь моментально взыграла внутри вахтёрши, Третьякова отомкнула и, обежав фигуру Лудольфа взглядом, спросила:

– Решил потрахаться? Чего вдруг?

– Чего ты городишь? – опешил Лудольф. – Пьяна?

Он навалился плечом на дверь, придержал её, и вошел аккуратно, присматривая, чтобы голова жертвы не ударилась о косяк.

– Вызови… – заговорил, но оборвал фразу. Способность мыслить вернулась к Лудольфу вполне, и трезвое разумение подсказывало, что "Скорая помощь" может оказаться лишней. – Погоди, не звони никому.

– Понимаю, – ухмыльнулась Третьякова. – Постой паровоз, не стучите колёса. Пользуй бабу, пока она тёплая. Коран дозволяет.