Иосиф Шрейдер - Лиза

Но этой любви пришёл внезапный трагический конец. Любящее сердце способно предчувствовать. Незадолго до трагического события я как-то стоял на балу позади Сары. Меня поразила необычайная белизна её шеи. Подсознательно мне показалось: такую белизну накладывает на юность смерть. Как бы невероятной ни показалась подобная мысль, сердце защемило невыразимой тоской. Увы, это было ясновидение.

Сара каталась на катке, простудилась и буквально в несколько дней сгорела. Её трагической кончиной был ошеломлён весь город. Она была, это можно сказать без преувеличения, всеобщей любимицей. За её гробом шли не только все гимназисты и гимназистки, но и много другого народа.

Не подозревая, она унесла с собой в могилу мою первую, большую, кристально чистую любовь. Вот когда первый раз мир для меня опустел, лишился радостных красок, потускнел. В сердце образовалась такая пустота, которую я ощущал почти физически, пустота, приносившая невыносимое страдание. Это продолжалось долго. Но мне было пятнадцать лет. Инстинкт жизни подсказал, что пустота должна быть заполнена, иначе сердце сожмётся, превратится в сморщенный чёрствый комок. И тут появилась Зиночка Мерш, красивая шатенка с тёмно-синими глазами. С ней всё было иначе. Это тоже была платоническая любовь, но не на расстоянии. С ней я танцевал и много гулял, и даже были робкие крепкие поцелуи. Продолжалась эта любовь недолго и кончилась безболезненно, сама собой. Было ещё несколько увлечений, удачных и неудачных, но увлекался я, как правило, только хорошенькими девочками, и притом такими, у которых были поклонники.

В то же время моя озорная слава росла. Уроков я почти не учил, довольствовался тем, что слушал в классе. О моих проделках в городе даже начали ходить анекдоты, зачастую преувеличенные. Дело дошло до того, что в седьмом классе (это было при Колчаке) был поставлен вопрос о моём исключении из гимназии, но посчитались с тем, что у меня незадолго до этого умер отец и для большой семьи, в которой я был старшим, это будет сильным ударом, и ограничились, в качестве профилактической меры, исключением на шесть недель.

Вскоре в городе была восстановлена советская власть. Гимназия была реорганизована в семиклассную единую трудовую школу, которую с грехом пополам закончил. Летом я уехал в Томск и поступил в университет. Сначала я избрал медицинский факультет, но, попав в анатомический музей, испугался вони и трупов, перевёлся на факультет общественных наук на правовое отделение.

Осенью, перед началом занятий, всех студентов мобилизовали на проведение Всероссийской переписи. Я был включен в группу, которая должна была направиться в Омскую область. В эту группу попала совсем юная студентка Оля Шуппе, с которой у меня возникла первая настоящая любовь. Возникла эта любовь при совершенно необыкновенных обстоятельствах, закончилась пощёчиной, единственной в моей жизни, которая, наверное, долго будет гореть на моей щеке. Но об этом рассказывать долго, – вздохнул я.

– Расскажи, пожалуйста, – чуть не взмолилась Лиза. – Это же очень интересно!

– Нет, об этом рассказывать нужно долго, пожалуй, не хватит и целого вечера. Если захочешь, я с удовольствием расскажу эту историю в следующий раз. В одном могу тебя заверить, я не позволил ничего оскорбительного по отношению к ней. Я проявил неосторожность, рассказав сон, главной участницей которого была Оля. Ей всё пересказали в извращённом виде, и она восприняла это как невыразимую пошлость, грязь и немыслимое оскорбление своей любви.

С переписи я вернулся, в полном смысле этого слова, с разбитым сердцем, охваченным тоской и мучительными думами об Оле. С таким настроением я и приступил к занятиям в университете, к которым так стремился. Олю я, конечно, встречал и в университете, и на лекциях, но она, очевидно, обладала твёрдым характером: я ни разу не заметил, чтобы она посмотрела в мою сторону. Подойти к ней объясниться я так никогда и не решился.

Учение шло с пятого на десятое. Нас часто отвлекали на заготовки дров для университета и многие другие физические работы. С этим ещё можно было бы мириться, мы были молоды, тяжелее было переносить голод. Студенты получали паёк, фунт хлеба и обед. Обед состоял из супа с мороженой картошкой, а на второе – мясные котлеты, большей частью с душком, с гарниром из немолотой пшеницы. В изобилии был только красный перец, которым мы усердно сдабривали и душок котлеты, и однообразие гарнира. Хлеб и обед проглатывались с необыкновенной быстротой и попадали в желудок, словно в бездонную яму. Сытости никакой, только горло першило и горело от перца. Голод давал себя знать в самые неподходящие моменты. Сидишь на лекции или читаешь в университетской библиотеке – и вдруг ловишь себя на том, что думаешь не о предмете, а обо всех кусках хлеба, какие ты не доел в своей жизни. Но всё же жили весело: танцы, вечера, студенческие диспуты не пропускались. Устраивались и студенческие вечеринки с угощением, которое приобреталось вскладчину. Угощение состояло из ржаных пирожков с начинкой из конского мяса, запивалось морковным чаем с кусочком глюкозы. Нельзя сказать, что мы облизывались от удовольствия, но съедалось всё с отменным аппетитом и приправлялось остроумными и веселыми шутками. Зачёты с трудом, но сдавали, и, пожалуй, не столько благодаря приобретенным знаниям, сколько либеральному отношению к нам профессоров.

Весной моё внимание обратила на себя одна студентка лет двадцати трёх. Обратила она моё внимание тем, что её часто можно было видеть в окружении студенческого начальства (тогда ключевые посты занимали студенты-партийцы, в большинстве тридцати—тридцатипятилетние), и тем, что её внешность резко бросалась в глаза, она выделялась из массы студенток.

Я не подозревал, что это женщина сыграет в моей жизни значительную роль. Внешность её, безусловно, заслуживает описания. Среднего роста, светло-рыжая, с причёской, которую, кажется, носили в первой половине девятнадцатого века, расчесанной на прямой пробор и спущенными по бокам длинными, кольцеобразными буклями, круглое полное лицо, поражающее свежестью кожи и нежным розовато-белым цветом, свойственным рыжим женщинам. Красиво очерченная алебастрового оттенка шея, высокая грудь, тонкая талия, подчеркивающая прекрасные бёдра, стройные красивой формы, чуть полные ноги невольно заставляли с восхищением её рассматривать. Она была бы настоящим совершенством, если бы природа, исчерпав все краски, не наградила её круглыми, кошачьими, водянисто- зеленоватого цвета глазами и чуть широким тонкогубым ртом, обнажающим при улыбке хищные мелкие зубы. Её фигура была так совершенна, линии настолько выпукло чётки и гармоничны, я почти не сомневался, что она носит корсет.