Екатерина Митрофанова - Дарю тебе небо – Дорога в Вечность

– То есть ты предлагаешь… – Глаза Лады расширились от удивления, и одновременно в них отразилось нахлынувшее на неё едва не перевернувшее её сознание какое-то особенное трепетное волнение. – Ты хочешь вылепить такую же церковь для меня? Сделать мне такой подарок?

Влад кивнул и несколько смущённо пояснил:

– Я не могу, к сожалению, отдать тебе ту церковь, которую я уже вылепил. Она предназначена для Стаса. Пока я над ней работал, я абстрагировался от всех иных мыслей и думал только о нём. В этом изделии заключён мой духовный посыл к брату, моё тепло, которым я хотел бы с ним поделиться. Но я чувствую, что вполне способен создать нечто подобное уже с мыслями о тебе. Мне очень хочется, чтобы ты завершила свою работу над Никольской церковью. Я догадываюсь… насколько это для тебя важно.

Как этот милый, обаятельный паренёк выдержал такое чудовищное испытание, которое выпало на его долю? Каким чудом он всё-таки выстоял в этом аду наяву и не сошёл с ума? Теперь ей, Ладе, предстоит пройти через тот же самый кромешный мрак и ужас, который уже более полугода испытывает Влад. Как он живёт с этой чудовищной болью? И как с такой же саднящей, переворачивающей душу болью теперь жить ей?

– Может, тебе что-нибудь принести? Чего-то эдакого… Вкусненького. А?

Лида взглянула на неё затуманенным слезами взором. Как ни странно, предложение сестры оказало благотворное действие. Лида немного успокоилась и, подумав, кивнула:

– У нас есть свежие сливки, сахар и ванилин? – неожиданно спросила она.

Лада пожала плечами:

– Сливки вроде были. Понятия не имею, правда, насколько свежие. Сахар есть. Насчёт ванилина не знаю. Мне кажется, оставалось немного после того, как я в последний раз готовила сладкую выпечку.

– Можно и без него, в конце концов. Но с ним было бы лучше. Можешь сбить всё это до загустения, потом взять мороженое – я видела в морозилке пару пломбиров, когда отлучалась на кухню за бокалами, – подождать, пока оно растает, или нарезать на мелкие кубики, соединить его со сливочной массой, смешать всё это в блендере, постепенно прибавляя к получающейся смеси сок свежевыжатого апельсина, и довести до однородной консистенции?

Лада изумлённо округлила глаза:

– Ну ты даёшь! – живо отозвалась она. – Нет, я, конечно, читала о беременных привередах, которые посылали по ночам своих героических мужей за персиками, а когда те их приносили, дамы сообщали, что на самом деле хотели бы апельсины. Но чтобы настолько!

– Я попросила единственный раз, – сквозь зубы отчеканила Лида. – Первый и последний. Больше не попрошу.

Верно. Больше не попросит. Никогда. Лида больше никогда ни о чём не попросит. Ей уже всё равно, что Лада спустилась бы для неё хоть в адово пекло. А впрочем, она уже там. И гореть ей в этом персональном аду до конца своей никчёмной чёртовой жизни.

Но, если хорошенько подумать, одна просьба Лиды, которую Лада обещала исполнить, всё же оставалась.

– Если со мной что-то случится… когда-нибудь… Можешь пообещать, что позаботишься о моём… о нашем со Стасом ребёнке? Что не оставишь его одного на произвол судьбы?

Почему Лида попросила об этом? Неужели что-то чувствовала уже в то время, предвидела заранее? «Нет, – Лада отмела эту мысль, как только она пришла ей в голову. – Не может быть. Всего лишь случайное совпадение».

Тем не менее Лада дала обещание. Это факт. Ребёночек Лиды жив, и его необходимо найти. Лада во что бы то ни стало обязана исполнить последнее обещание, которое она дала сестре. Позаботиться об их со Стасом ребёночке.

Лада ещё долго сидела неподвижно, перебирая в памяти события минувших месяцев. Может быть, всё это – лишь умело разыгранный фарс или какая-то чудовищная ошибка? Ведь ещё сегодня ранним утром Лида была жива! Она дала о себе знать, позвонив Ладе с мобильного телефона. Лада была убеждена, что звонила именно Лида, а не кто-либо другой. Просто не успела Лада подойти, как сестра нажала на «отбой» и, скорее всего, отключила телефон.

Лада отказывалась верить в самое худшее. Она не видела тела Лиды. Никто не видел. А верить на слово монастырской настоятельнице – это нонсенс. Лида позвонила Ладе ещё сегодня. Сама. Потому что нуждалась в сестринской помощи и поддержке. Значит, она жива – кто бы что ни говорил! И Лада обязательно ей поможет. Лида вернётся домой, и они вместе будут воспитывать родившегося нынче прелестного Лидиного карапуза.

Голова раскалывается. В груди что-то нестерпимо душит, тянет, надсаживается. И тупая, ноющая боль во всём теле. Лада слышит глухой лающий кашель. Свой собственный? Грудь словно сжимает стальными тисками. Лоб, щёки, подмышки, живот – всё горит. Её всю жжёт адовым огнём, бросает в ледяной озноб, перекручивает.

Она пытается сделать вдох – и сипло хрипит. В ноздри ударяет особенный стерильный запах больницы.

– Тридцать девять и пять, – слышится где-то поблизости незнакомый грудной голос. Женский.

Лада пытается открыть глаза – и не может. Веки словно одеревенели. Они стали тяжёлыми и неподвижными, как будто налились свинцом.

Она всё-таки открывает глаза и пытается сфокусировать взгляд. Всё расплывается и качается из стороны в сторону. Снова дикий приступ головной боли. И беспамятство.

– Вот видишь, как получилось.

Голос Лиды. Мягкий. Ласковый. И такой родной. До дрожи. До одурения. Лада жадно ловит каждый звук, каждую интонацию этого голоса.

– Жизнь сама всё расставила по своим местам. Я порой ловлю себя на мысли, что предпочла бы, чтобы Стас достался тебе, но при этом жил бы долго и счастливо. Очень возможно, что ты смогла бы дать ему то, чего не сумела обеспечить ему я, вовремя его уберечь и отвести беду.

– Не стоит себя корить, – отвечает Лада, ныряя в тёплые и уютные сестринские объятия. – Никто не виноват в произошедшем, и меньше всего ты.

– Я так не считаю, – говорит Лида. – Я изводила Стаса своими бесконечными жалобами и нытьём, трепала ему нервы, не давая толком передохнуть, хотя и видела, как он уставал. Ты наверняка вела бы себя иначе.

– Осложнённая двусторонняя пневмония. Организм крайне ослаблен, – мягкий, ласково журчащий голос сестры бесцеремонно перебивается другим голосом. Бесцветным. Безразличным. И бесконечно чужим.

…Осложнённая двусторонняя пневмония… Это у кого? У неё? Или у Лиды?

Лида! Сестрёнка! Что ты с собой сделала, родная?

– Они с братом просто поразительно похожи, да?

Снова Лидин голос. Лада чувствует, как он наполняет каждую клеточку её тела, струится по венам, дарует жизнь. Ей необходимо слышать этот голос – во что бы то ни стало! Ведь они с сестрой связаны особой нерасторжимой нитью. С самого рождения. Нельзя её терять. Лада непременно должна сохранить эту связь. И она отвечает: