Лидия Попкова - Исцели меня

Я так часто бываю у шефа в кабинете, что изучил каждую мелочь в его нескромном интерьере. Николай Петрович заказал себе из Италии специально вытянутый большой дубовый стол темно-коричневого цвета для больших совещаний, а иной раз мне кажется, что специально для меня, чтобы я себя униженно чувствовал в его тронном зале. Под столешницей и по фасаду стола были вырезаны причудливые завитушки, листья и многое другое. За спиной Николая Петровича размещен во всю стену шкаф, в таком же стиле, что и стол. И эта антикварная мебель, на мой взгляд, никак не сочеталась с современным массивным кожаным креслом и стеклянной стеной кабинета, через которую он отслеживал всех сотрудников в офисе.

Опустив глаза в пол, я сдерживаю себя от спора и язвительных фраз. Николай Петрович еще не отошел от прошлого раза, когда я сразу после ночного клуба, как добросовестный гражданин, явился на работу, но шутка не удалась.

– Что за вид? – грубо спрашивает он хриплым голосом и смотрит на меня снизу вверх.

– Ну, там бабушка, а потом лужа… э-э… – сочиняю я, не смотря в его глаза.

– Ты как нормальный журналист не можешь придумать причину своего внешнего вида? Учти, Морозов, ты здесь работаешь, потому что твой отец, мой очень хороший друг, дай Бог ему здоровья! – Николай Петрович всегда произносит четко каждое слово, как молотком вбивает в мой мозг. А когда он злится, то его обвисшая нижняя часть лица раздувается, как у жабы, и тогда он начинает извергать слова вместе с брызгами слюны.

– Я обещал твоему отцу, что сделаю из тебя человека. И мне очень, повторяю, ОЧЕНЬ сложно выполнить свое обещание, – произнес он, тыча указательным пальцем в стол.

– Ну да, я – дебил и не такой «очень, очень…», как мой отец, – вырвалось у меня от обиды, потому что меня злит, когда меня попрекают моим непутевым отцом. Конечно, для всех он правильный и идеальный. – Спасибо вам, Николай Петрович! Я уже на человека начинаю походить, старушку сегодня спас… – с ухмылкой произнес я.

– Не паясничай! – заорал он, хлопнув ладонью по столу. – Знаю я, каких ты старушек спасаешь, длинноногих в мини-юбках. – Последую фразу, он бросил небрежно.

В моей голове промелькнул образ выразительных карих глаз, золотисто-каштановых кудрей, ямочек на щеках, и я близко не мог сопоставить ее с девицами в мини-юбках. Голос шефа вернул меня в реальность.

– Итак, Морозов, – успокоившись, начал говорить шеф. Он всегда ко мне обращается по фамилии, так он проводит грань между главным редактором Николаем Петровичем и дядей Колей – другом папы. – У меня сегодня было совещание, и директор считает, что нашей газете не хватает популярности…

– И при чем тут я?

– Не перебивай, пожалуйста, и можешь сесть, – указал он рукой на кожаное кресло, которое стоит у стены, напротив стола.

Я сажусь в уютное кресло, он меня сопровождает мудрым взглядом. На самом деле я к нему очень хорошо отношусь. Он серьезный мужик, который много повидал в своей жизни, и ему есть чему меня научить, но постоянные сравнения с отцом будоражат мои воспоминания, и я хочу совершать отчаянные поступки, за которые мне будет стыдно. Иногда они, мудрые и опытные деятели, учат нас молодых, а поступают так, что нам за них приходится краснеть. Я молчу, смотрю в его лицо. Раньше я не задерживался долго в этом кабинете, поэтому не замечал, что Николай Петрович сильно поседел, а морщины на его круглом лице собираются в складки. Он часто прищуривается, когда о чем-то думает или просчитывает шаги своей работы. Пауза затянулась, он еще несколько раз постучал пальцами по столу и сконцентрировал внимательный взгляд на мне.

– Морозов, если бы не твой внешний вид, опоздание и хроническое хамство, возможно, я не обратил бы на тебя внимание. Ты, наверное, знаешь, что мир сошел с ума, его захлестнула волна оккультизма. Люди хотят верить в потусторонние миры, призраков, магию и прочую лабуду. И директор предлагает сделать небольшую колонку по оккультизму. – Николай Петрович поджал губы и поморщился. – Самому эта идея не по душе, она такая же мифическая, как и эта оккультная наука, но выше директора не прыгнешь, приказ есть приказ. И с сегодняшнего дня введен эксперимент. Завтра мы с коллегами обсудим, где колонка будет размещена и как оформлена. – Он выдержал паузу, а я пытаюсь провести анализ между сказанным, своим внешним видом и одновременно рассматриваю статуэтку фарфорового слона, которая, вероятно, привезена из самой Индии. – Ты возьмешь эту колонку на себя! – по лицу Николая Петровича разлился восторг.

– Что? – замер я, переваривая информацию, а потом резко вскакиваю с места. Меня переполняют противоречивые чувства – ярость и безысходность. Мне нравилось писать о погоде, об анонсах, я был доволен своим уютным креслом и интернетом.

– Морозов, успокойся. Это уже не обсуждается, я принял решение. Вон ты какие мифы сочиняешь, когда опаздываешь на работу, – ухмыльнулся он, и его лицо стало еще больше от ироничной жабьей улыбки.

Здорово меня положили на лопатки, я просто молчу и собираюсь с мыслями. Я знаю, что если я сейчас выскажусь, то это будет в очень грубой и нецензурной форме, а мне Николай Петрович пока нужен в друзьях.

– Если тебе сильно страшно одному браться за это дело, можешь Машку взять в напарники, то есть Марию Сановну, – поперхнувшись, быстро он исправил свою оговорку.

– Не-ет! – кричу я в ужасе и потихоньку начинаю направляться в сторону выхода. – Я сам справлюсь, спасибо большое вам за «хорошие» новости!

Моя гордость не позволит так легко расправиться с собой, я с сарказмом кланяюсь перед ним, как перед батюшкой.

– Позвольте мне идти, мой господин? – произношу я монотонно, а сам уже стою в дверном проеме.

– Позволю. Считай, что это повышение, – бросил он фразу мне в спину, и громкий хохот остался за закрытой дверью. Давно Николай Петрович так не веселился, жаль, что объектом его злой шутки стал я.

Я сижу за столом, обхватив голову руками, и тупо пялюсь в экран компьютера. В голове пустота, как будто все мысли ветром сдуло. Дима присел на край стола. Сидим. Молчим. Эта пауза уместна, после того как я тридцать минут гневно распылялся об этой долбанной колонке, швырял канцелярские предметы на стол, еще бросил пару фраз о том, что жизнь ко мне несправедлива, меня все заколебало, и завершил я свое выступление, сказав несколько живописных матов. Все эти тридцать минут Дима даже слова не мог вставить, что совершенно ему не свойственно при его болтливости. А под конец моего монолога сотрудники не обращали на меня никакого внимания, только Маша была сильно заинтересована моим выходом чувств.

– Я все понимаю, – наконец-то начал говорить Дима. – Может, этот эксперимент будет тебе на пользу.