Барбара Уилкинз - «Оскар» за имя

– Лучше, если вы придете ко мне, – сказала Бет Кэрол, – я спросила о вас у Бобби, когда встретилась с ним вчера. Должна сказать, что теперь это стало весьма затруднительно, все время надо ждать. Я всегда должна была ждать Бобби, с самого начала, как стала ходить к нему. Но иногда его просто нет на месте. В конце концов, он мог бы хотя бы позвонить. Я хочу сказать, что это такая невоспитанность, как вы думаете?..

– Да, – согласилась Рэли.

– Во всяком случае, – продолжала она, – Бобби говорит, что вы чудесная, милая молодая особа и что вы выросли в Мексике. Так что приходите к чаю, хорошо? В пятницу, я думаю, около четырех. Я люблю чай, а вы? Я хочу сказать, что это никак не помешает тому, что я должна сделать с утра, а у вас еще останется время подготовиться, если вы будете чем-то заняты вечером.

– Прекрасно, – сказала Рэли, – я буду у вас в пятницу в четыре часа.

Только уже выехав в направлении бульвара Уилшир в пятницу, Рэли осознала, насколько она нервничает. Был великолепный день, яркий и ясный, с легким ветерком. Она остановилась на красный свет перед входом в Лос-Анджелесский музей искусств, пропуская вереницу пешеходов. На ступенях музея туристы фотографировали друг друга. Как много должна она сказать ей, размышляла она с беспокойством, когда красный сменился зеленым. О, конечно, о Фисках. Об университете Чикаго. Она взглянула на высокое белое здание «Карнейшн», на колышущиеся пальмы, на школьную площадку для игр. А как насчет Пола? О том, что он пытался убить ее? Сможет она выдержать это? Может быть, это будет несправедливо по отношению к ней? Может быть, Рэли лучше вычеркнуть Пола из сценария? Просто произошел какой-то несчастный случай, но вот, мама, мы снова вместе наконец-то.

Рэли направила свой маленький автомобиль во въездные ворота Фремонт-Плэйз. Назвала свое имя одетому в униформу охраннику в домике у ворот. Подождала, пока он позвонил и уточнил, что ее ждут, можно впустить. Кивнул, поднял шлагбаум, чтобы она могла проехать, и пожелал хорошо провести день.

Она увидела, что здесь повсюду особняки, один за другим на больших зеленых лужайках с зарослями белых и розовых ибикусов и олеандров. Здесь все было по-другому, чем в Беверли-Хиллз, с его мешаниной архитектурных стилей, – каждый хотел жить в соответствии со своей фантазией. Нет, здешние особняки были величественны, подчинены единому замыслу, многое из крупного кирпича, словно их возводили где-нибудь на востоке, где необходима защита от морозных зим, снега и холодных дождей с градом.

Охранник сказал, что на втором повороте ей надо свернуть влево. Вот он, третий дом, с белыми березами перед фасадом. Вот он, поняла она, свернув на подъездную аллею. Припарковала машину. Дом тоже кирпичный, покрашенный в белый цвет, двухэтажный, с мансардой. Садовник подрезал оранжевые ветви бугенвилий, которые образовывали арку над входной дверью. Она посмотрела на дом и проглотила комок в горле. Посидела еще несколько минут, размышляя, как может выглядеть ее встреча с матерью, прежде чем медленно выйти из машины. Подошла к входной двери, окрашенной в изумрудно-зеленый цвет. Кивнула садовнику, который ответно кинул ей. Позвонила в дверной звонок и услышала его треньканье где-то внутри.

Рэли взволнованно смотрела, как начала поворачиваться дверная ручка, услышала голос своей матери с ноткой оживления, когда она произнесла:

– Моя дорогая, я уже думала, что вы заблудились…

Она взглянула в глаза своей матери, такие же голубые, как у нее самой. Она увидела, как выражение приветливости сменилось растерянностью. А затем, почти мгновенно, пониманием.

– Рэли, – выдохнула она, схватившись за горло, – это ты.

– Мама, – сказала она почти с плачем и протянула к ней руки…

– Какая ты красивая, – не переставала бормотать ее мать, когда, вцепившись в ее руку, вела сквозь просторный холл с натертыми полами, потом по красивой винтовой лестнице через большую нарядную гостиную с тяжелыми занавесями и восточными коврами. «Моя крошка, моя крошка», – шептала она, когда они вошли в уютную библиотеку, все стены которой были заставлены полками с книгами, мебелью, обтянутой абрикосовым, бледно-зеленым и светло-желтым ситцем. Здесь стояли редкие антикварные столики с лампами под парчовыми абажурами. От роз в хрустальных вазах исходил нежный аромат.

– Ты такая красивая, – повторила она, глядя на Рэли полными слез глазами. – Я никогда не переставала верить, что этот день когда-нибудь настанет.

– Я люблю тебя, – сказала Рэли, – я так скучала по тебе.

– Ты очень выросла, – сказала мать, не в состоянии оторвать от Рэли глаз. – И поэтому я чувствую себя такой старой.

Рэли взглянула на мать и привлекла ее к себе. Дотронулась до ее руки, до плеча. Ласково провела рукой по щеке.

– Я люблю тебя, – повторила она. – Я так сильно скучала по тебе, мама.

– Я приготовлю чай, – произнесла Бет со слабой улыбкой. – Маленькие сандвичи, ячменные лепешки. Тут неподалеку, на Лэрчмонт, есть английский магазин. Или, может быть, нам выпить? Отпраздновать шампанским. – Она переплела свои пальцы с пальцами Рэли. – Я люблю тебя, мое дитя, я так скучала по тебе.

– Ничего не нужно, – сказала Рэли, – все, чего мне хочется, это быть рядом с тобой.

– Это все Пол, ты понимаешь, – сказала мать, – это он все проделал, из-за денег, конечно.

Значит, она знала, осознала Рэли, по ее спине пробежала дрожь.

– Я была такой неискушенной, – бормотала Бет со слезами на глазах, гладя руку Рэли. – Он был первым мужчиной в моей жизни, единственным мужчиной. Он буквально ошеломил меня. Прежде чем я успела опомниться, мы стали мужем и женой. Теперь так с девушками уже не бывает. Все эти неразборчивые связи, эта свободная любовь. Эти пилюли. Вот почему они думают, что могут все себе позволить без последствий. – Она замолчала и покачала головой, глядя на Рэли. – Моя малышка, – сказала она, – ты и в самом деле здесь.

– Да, мама, – сказала Рэли, и слезы катились по ее щекам.

– Я даже не знала, что существуют контрацептивы, – продолжала Бет, – я думала, что дети появляются на свет из пупка. В самом деле так думала. И наступила наша брачная ночь. Тогда-то я сразу забеременела тобой. Рэли подумала о дате на брачном свидетельстве, хранящемся в зале записей в Пасо-Роблес, сопоставила с датой на своем собственном свидетельстве о рождении. М-да, сказала она сама себе и улыбнулась матери.

– Пол знал, как сильно мой отец хотел иметь внука, – продолжала она, – его, с пятью дочерями, можно понять. Сохранить семейное имя. «Мы сообщим ему, что это мальчик, – сказал Пол, когда ты родилась. – Он никогда не увидит разницу. Он живет там, мы живем здесь. В конце концов, у тебя не такие уж тесные отношения с ним. Мы назовем ребенка в его честь, и он будет присылать нам деньги». – Это было безнравственно, но я пошла на это. Мне было так стыдно, что я больше никогда не видела моего отца до конца его жизни. Я просто не могла предстать перед ним лицом к лицу с ребенком, который был его внуком только по имени. Я даже не была в состоянии говорить с ним по телефону. А Пол, да, он даже не разрешал мне разговаривать или переписываться с моими сестрами. «Ты сболтнешь что-нибудь, – говорил он, – я тебя знаю». Но я-то, моя дорогая, как я могла проделать такое с тобой? С собой? – Смахнув слезы, она испытующе взглянула на Рэли. – Я ничего не смогла бы сама сделать для тебя. Твое выдвижение, твой дебют…