Карина Кэрри Прай - Мотылёк над жемчужным пламенем

Часть одноклассников оборачивается к Звягину.

– Разве по мне видно, что я этого хочу? – практически рычит он.

– Мне трудно догадаться, чего вы хотите, молодой человек, – фыркает учитель.

– А ты хочешь? – бросает он и еле заметно улыбается. – Хочешь, чтобы я тебе ответил? – звучит двусмысленно и крайне дерзко.

– Прости? – краснеет учитель.

– Я прощаю тебя, если ты этого хочешь.

– Ууу, – хором запел класс.

Я не верю собственным ушам, но благодарю судьбу, что так молниеносно мой позор перестает быть сенсацией. Грубость Звягина слишком откровенная и ничем не обоснованная, отчего я смею предположить, что это некая подмога.

– Я хочу, чтобы ты не забывался! – взрывается Мария. Она безостановочно прочищает горло и держится за пуговку воротника. Нервничает. Последний раз так неуважительно с ней общался только бывший муж.

– Как скажешь, милая, – Звягин касается пальцами бледных губ и шлет воздушный поцелуй. – Тебя я точно не забуду, – подмигивает.

Парни открывают рты от удивления. Девчонки смущенно хихикают. Я же проглатываю ревностный ком и пытаюсь избавиться от горького послевкусия. Почему мне не все равно?

Откуда этот эгоизм?

– Понимаю, – криво улыбается Мария, смотря на парня с высока. – Ты – новенький, тебе нужно выпендриться перед классом. Показать себя красивого, верно? – она говорит так, будто пьяна. – Только на меня это не действует. К следующему уроку я спрошу с тебя по полной, и даже не надейся на снисхождения, медалист ты хренов.

Ученики не устают охать. Мария кривится, а Витя улыбается. Очевидно, ее ответ его удовлетворил. Но зачем он это делает? Зачем играет на чувствах?

Звенит звонок, и новичок первый подрывается с места, но учитель просит его задержаться. Я торопливо скидываю вещи в рюкзак, сквозь толпу пробираюсь к выходу, но торможу у порога и прислушиваюсь.

– Поверь, Витя, так будет лучше.

– Мне это не нужно.

– Прекрати вредничать. Сейчас все решим. Эй, ребята, кто поможет Вите адаптироваться и собрать… – К черту это все!

– Я помогу! – на обороте выкрикиваю я и врезаюсь в грудь, намеревавшегося уйти, новичка, а в меня врезается раздражительный взгляд.

Эти глаза обещают проблемы. Много проблем.

– Ты? – усмехается он. – Затравленная стихоплётка предлагает мне помощь?

Его вопрос становиться полной неожиданностью для меня, ведь я думала, что мы подружимся; что мне больше не придется искать пару на лабораторную и крутить обруч на физкультуре, пока остальные перекидываются мячами; что он займет место рядом со мной и станет предметом вечного вдохновения. Боже, да я просто дура!

Он ждет моей реакции, на что я улыбаюсь. Моя улыбка дрожит, щеки вспыхивают, глаза на мокром месте, а он выгибает брови.

– Да что с тобой такое?

Сама не знаю.

– Смотрите! – верещит Светка и тычет в меня пальцем. – Тарасова влюбилась! Она вся покраснела! Тарасова влюбилась в новичка!

Дикий смех взрывает голову – грязный театр. Мне стыдно. Все что они говорят – неправда. Почему именно сегодня я здорова? Почему не заболела ангиной?

Я ищу в ледяных глазах поддержку, но не нахожу ее. Убегаю.

На крыльце школы стоят восьмиклашки. Они курят. Встаю рядом с ними. Вдыхаю едкий дым. Вдыхаю глубже, отчего горло саднит. Кашляю. Я будто бы с похмелья. Мне хочется смеяться и плакать. Мне хочется писать стихи. Писать и плакать. Писать и плакать.

Забиваю на уроки и мчусь домой. Там мама, она поругает. Там папа, он понимающе промолчит. Там сестра, она похвастается новой пластилиновой фигуркой. Там не заметят моего волнения и не разглядят тревоги. Но главное, там не будет новичка.

Как же все бесит! Как же бесит, а!

Новая школа, новые тупые одноклассники, а еще эта девчонка… Зачем она смотрела на меня? Зачем, твою мать, она так смотрела? Она что-то знает?

После уроков я не спешу домой. Мне нужно встретиться с Герой. Срочно встретиться. У Геры есть то, что мне нужно. У него этого валом. Гера мне не друг и даже не приятель, но он делает все, чтобы я был счастлив. Наши встречи кратковременны, но нередки. Я не люблю Геру, скорее всем сердцем ненавижу, но он делает все, чтобы я снова был счастлив.

– О, Витяня, давненько не виделись, – лживо подмечает Георгий и протягивает мне костлявую руку. – Как жизнь молодая?

От него воняет ацетоном и жареной рыбой. Мне он мерзок, и дело не в амбре.

– Спасибо, хорошо. С каждым днем кончается, – без энтузиазма отвечаю я.

Тонкие губы парня натягиваются. С красных ноздрей хлещет пар.

– А ты как всегда, само очарование. Нравится быть пасмурным?

– Да я бы рад очароваться, только нечем, – посмотрев по сторонам, я наклоняюсь к уху парня. – Выручай, Гера, в понедельник рассчитаюсь.

Наше рукопожатие моментально разъединяется.

– Так дело не пойдет, – трясет он головешкой. – Шиш тебе. Я не кредитую, забыл?

Должников земля не любит, а ты люби себя, Витя.

Гребаный Аристотель. Так и вижу его мудрость на надгробной плите, лет так через десять. Сдохнет от большой любви к себе, определенно.

– Так ты не поможешь мне? – спрашиваю с возмущением, на что тот иронично поджимает губы. Он издевается, это видно без лупы.

Во мне снова все кипит. Я смотрю на серое существо и ищу причины не ломать его изящные колени. Через скрип зубов мне удается взять себя в руки.

– Братан, ты ведь знаешь, я не левый какой-то. Рынок пустой. Работа только в конце недели появится. Я все отдам.

Гера истерически смеется. Он явно не нуждается в зубах.

– Говорю же, отдам, – не унимаюсь я. – В понедельник, не позже. Я хоть раз тебя подводил? Ты можешь мне верить.

Он понимающе кивает, соглашается, а потом вцепляется острыми пальцами в мой затылок, притягивает к себе и едко, как змей, шепчет:

– Послушай, Витя, это тебе не конфетная лавочка, а я не волшебница. Зато гоблинов тут валом. Размотают так, что мама родная не узнает, – процедил он и набрал побольше воздуха. – Ты подумай, прежде чем скандал устраивать, а лучше «спасибо» скажи, что мы с тобой нянькаемся. Вы малолетки вообще отбитые. Только и рискуй с вами. А если ты, щенок, еще раз гавкнешь, я сам лично на тебя намордник надену, понял меня?

Как же он меня бесит.

Перед глазами бетонная стена, уклеенная ободранными объявлениями и громкая фраза о силе духа, а рядом плакат о ничтожности жизни. На плакате том парень плачет над разбитым смартфоном – автор явно ничего не смыслит в ничтожности.

– Да не рычи ты! Понял все! – я грубо отталкиваю его от себя.

– Манеры, – усмехается он, поглаживая грудь.

Перед тем как уйти, я нарочно плюнул мерзавцу в ноги, чтобы хоть как-то облегчить прилив ярости. Гера неприкосновенен, и прекрасно об этом знает, только поэтому гаденыш позволяет себе вредничать. Но порой все меняется: кто-то встает на ноги, кто-то в прыжке ломает эти ноги, кто-то вовсе их лишается. Пусть помнит об этом гнида.