Катерина Шпиллер - Маленький памятник эпохе прозы

Подумалось, что рассказ себе о себе, длинный, подробный, мелким почерком в пухлой тетрадке (метафора!), для всех и ни для кого, но уж точно не для потолка, сможет заменить психоаналитика, к которому не с чем идти, а выговориться охота. Говорят, для этого есть друзья: можно и нужно выговариваться им в жилетку, которая уж точно поможет! Спорно: мало какой друг согласится потратить кучу времени на твой монолог о жизни и ещё удержится от того, чтобы не сделать попытку перевести разговор на себя неизменным «а вот у меня…». Немногие способны на подобный подвиг. Любой друг, прежде всего, обычный человек.

А уж если с некоторых пор твой сознательный выбор – жизнь рядом с людьми, но почти совсем без близких, в некоем замысловатом варианте отшельничество (очень своеобразное и нетривиальное, но всё же), то вопрос «жилеток» отпадает сам собой. Моё «почти» не тянет на жилетку. Скорее, это я – жилетка, стена, в чём-то даже опекун.

Очень близкий человек имеется, сейчас она в соседней комнате. Наверное, читает. Она знает многое, но не всё. Я оберегаю её и не хочу показывать свои слабости. Потому что обязана быть сильной.

С чего же начать?

Пожалуй, буду действовать по школьному принципу выполнения домашних заданий – прежде всего отделаться от сложного: начну с самой первой и, может, потому кажущейся такой сильной, боли. Ковырять плохо зажившую рану – так себе занятие, если только для мазохистов. Ковырну последний раз.

Ту боль можно считать отправным пунктом повествования. И случилось это тридцать лет назад.

Тридцать лет назад… Плохо укладывается в голове, что тогда я не просто существовала, но уже прожила важную часть жизни, успела пройти через прекрасное, трудное и невыносимое. Тридцать лет – так много! А мне и сейчас кажется, что прожито мало, даже возникает обида на стремительно летящие годы: почему так быстро, я не успела пожить, чтобы нажиться! Нажиться – непростое слово, обычно у него совсем иной смысл. Я имела в виду случай, когда части слова «на» и «ться» придают глаголу не просто совершенный вид, а ещё и оттенок полного удовлетворения действием: натанцеваться, напеться, напиться… нажиться. И вовсе не в смысле обогатиться. Мне бы ещё лет пятьдесят, я ведь только начала! В душе мне всего двадцать пять. Хотя сердцу моему, возможно, все семьдесят – побаливает и требует терапии. Хорошо, что теперь есть прекрасные лекарства, я всё делаю, как велят доктора, потому «моторчик» редко меня беспокоит. Существуй такие препараты прежде, может, бабушка, дедушка и мама прожили бы намного дольше.

Продолжаю жить, сердясь на время, и в ближайшем будущем умирать не собираюсь (тсс, не стоит смешить богов). Склады памяти под завязку переполнены событиями, людьми, происшествиями, эмоциями, сожалениями и прочим барахлом – бесценным и мусорным. Хочется всё разобрать, сложить стопочками и любоваться на идеальный порядок. И самой в себе, наконец, разобраться, чтобы не пугаться наступающей зрелости, став по-настоящему взрослой личностью, постигшей суть произошедших с ней событий и полностью всё принявшей.

Итак, девяностый год прошлого века, лето, август. Мы – мама, папа и я – пребываем в спокойном ожидании начала учебного года, когда я впервые пойду в институт. Все нервотрёпки позади.

Мне семнадцать, я окончила десять классов с отличным аттестатом, поступила совершенно без проблем в Литературный институт на отделение критики.

Нынче, вспоминая, понимаю, что самым сильным впечатлением в те годы для меня, как, возможно, для многих сверстников, было не окончание школы и поступление в институт, а само тогдашнее время, настроение, ощущение драйва нон-стоп, постоянного прямого впрыска адреналина непосредственно в мозг сразу всем. Время пришлось на мою юность интересное, бурное, если не сказать буйное. Возможно, чем-то похожее на революционную эпоху начала двадцатого века, но, к огромному счастью, без той страшной кровищи, а, значит, без трагедии.

Взрослые таращились распахнутыми от шока глазами, спорили, перебивая друг друга и на повышенных тонах, эмоционально размахивали руками… Мне так запомнилось. Это всё называлось «перестройка».

Они, взрослые, всякий раз пытались здесь, сейчас, немедленно добраться до некой сути, что-то доказать, а самые часто употребляемые слова были «правда», «неправда» и фраза «да ты меня послушай!». Юная я с весёлым любопытством наблюдала за происходящим, удивляясь тому, каким, оказывается, взбалмошным, шумным и сумасшедшим может быть мир солидных людей.

Мы не понимали, что нам, взрослым и детям, жившим в последние два десятилетия двадцатого века, повезло собственными глазами увидеть самый расцвет человеческой культуры и цивилизации во всех смыслах, пик того лучшего, к чему передовые граждане всегда стремились, стараясь донести идеи до «масс» с помощью литературы и искусства. И вот она, «звезда пленительного счастья», была совсем близко, виднелась всего в одном десятке лет до безусловной победы добра, просвещения, гуманизма и расцвета царства науки.

О, двадцать первый век, как мы тебя ждали! Чуть-чуть оставалось до торжества эпохи разума, абсолютной победы веками вожделенной свободы. Иногда мудрецы старшего поколения говорили о том, мол, что, похоже, нам посчастливилось почти дожить до прекрасного будущего, описанного в утопиях. Наши дети и внуки будут жить в замечательном мире, аллилуйя!

Но о главном никто не догадывался. Никто не понял, что на самом деле подступает закат цивилизации, придумавшей себе такое прекрасное будущее. В реальности, как показала новейшая история, на пороге маячил век обскурантизма, мракобесия, ренессанса религий и, соответственно, расцвет разного рода догматизма, фанатизма и фундаментализма – диких и мрачных. Нынче мы мудры задним числом и вдумчиво переоцениваем прошлое, пытаясь понять, что происходит, в каком месте и почему следующий к нужной станции поезд вдруг сошёл с рельсов и помчался прямиком по бездорожью в вязкое болото. Похоже, теперь уже допёрло до самых упорных, что едем не туда, но для прозрения пришлось «отмотать» пятую часть нового века. Теперь мы умные, а тогда… Тогда всё выглядело и виделось абсолютно по-другому.

Главной эмоцией юной девушки в те перестроечные годы была такая: как жить-то интересно, как здорово, а сколько ещё всего будет!

Неистовое время, как всякая революция, очень подходило моему возрасту, юности, всегда существующей в повышенном скоростном режиме, постоянно ищущей, куда приложить мегаватты избыточной энергии: потому и танцы до упаду, неуёмность и активность – нормальный сброс топлива, чтобы не взорваться. А тут нате вам, как по заказу: политика бушует – орать, беситься и размахивать руками можно на законном, легитимном основании, старшее поколение занимается ровно тем же самым. Прогнивший застой превратился в кипящее варево, повсюду с горящими глазами сбрасывали топливо возбуждённые переменами взрослые, от происходящего будто помолодевшие, что было, с одной стороны, здорово, а с другой… Кроме политики и дефицита продуктов они не замечали больше ничего. Впрочем, лично для меня это оказалось весьма кстати, потому как отвлекло родителей от моей боли и дало возможность успешно скрывать последствия полученной душевной ссадины.