Александр Кандауров - По направлению к любви

Сашка сидит на крыльце с бабкой, которая шипит: «Родненький, не смотри ты на них, это же не дети, это бандиты, девки у них грязные, и тюрьма по ним плачет». Поэтому все дети и взрослые зовут Сашку «родненьким». Потешаются над ним.

Потом он пойдёт в школу, но и тогда бабка будет вести его до класса и забирать домой после уроков.

Ты не знаешь и теперь уже никогда не узнаешь почему, но гулять Сашу Родненького пускают только с тобой. Чем ты заслужил это высокое баптистское доверие – неизвестно. И вот живёт себе в Армавире такой мальчик и ждёт лета и твоего приезда из туркменского далёка. Вы вместе ходите на Кубань, и ты со знанием дела учишь ничего не умеющего Сашу копать червей, ловить рыбу и пускать плоские камни по воде.

Вы разговариваете обо всём на свете, и ты понимаешь, что Саша мало знает и стесняется этого. Саша выше и шире тебя, но рыхлый и неловкий. Ты учишь его играть в футбол и кататься на чужом велике, ты рассказываешь ему про альчики, самолёты, пустыню, про книжки, которые ты читал, и про места, где ты побывал.

Саша слушает тебя очень внимательно и задаёт много вопросов. Он знает, что ты уедешь, и гулять он пойдёт нескоро.

Он будет ждать тебя всю осень, зиму и весну, спрашивать бабу Женю, а когда Саша приедет.

Вот так. А вы говорите «Артек».

Вот вы идёте с Сашей в клуб завода «Армалит» смотреть кинокомедию «Полосатый рейс». Свет ещё не видывал более благодарного зрителя, чем Саша Портнов. По пути домой вы вспоминаете смешные реплики, строите рожи, изображаете тигров и дрессировщика. Ты доводишь Сашу до крыльца, где его уже ждёт бабка.

Однажды Саша скажет, что хочет убить её, и в его голосе будет столько спокойной уверенности и усталости, что тебе станет страшновато. Всякий раз, когда ты, уже повзрослевший, будешь приезжать в Армавир, ты первым делом будешь бежать к Сашиному дому, а он – большой, даже грузноватый парень – будет уже стоять на этом ставшем маленьким крылечке, размахивать обеими руками, радоваться не по возрасту, по-детски.

Потом вы с бабушкой продадите её старый домик и перестанете ездить в Армавир. Да и что там теперь делать? Твоя семья уедет из Туркмении в Астрахань, там ты будешь привыкать к большому для тебя городу, будешь знать из книг, что пора влюбляться в девушек, а сам влюбишься в английский и стишки.

Детство уйдёт незаметно.

Ждал ли тебя всё это время Саша Родненький или нет – кто знает. Тихо угасла тётя Женя, меньше стала писать обидчивая и одинокая тётя Галя. И всё-таки кое-что доходило.

Саша вырос, стал груб с бабкой и матерью, метался, учился плохо. Они выбили его из колеи детства, он не знал, куда плыть. Хотели спасти от скверны, а отравили семенами ненависти.

Однажды в Астрахани ты получишь письмо от тёти Гали и узнаешь, что твой друг Саша Портнов повесился. В день его шестнадцатилетия бабка и мать по его требованию нальют ему вина, он выпьет, запрётся в туалете и удавится на брючном ремне.

После похорон соседи забросают их дом камнями, и бабка с матерью исчезнут навсегда.

И тебя упоминаю в последний раз, мой летний армавирский друг Саша Родненький.

Ещё одна чистая душа отлетела до срока, подхваченная неторопливой, всесильной рекой.

Прощай, Саша Портнов, и прости.

Туркменская зима не морозная и недолгая, а всё же – зима. Промозглая, грязная, ненарядная, сырая. Если снег, то еле успевает долететь до земли. Если дождь, то надолго.

А почти девять месяцев в году – лето. И какое лето…

Командир полка запрещает женщинам ходить в туфлях на каблуках по асфальтовым дорожкам: каблуки дырявят варёный, почерневший асфальт. С часу до четырёх городок вымирает. Птицы – и те замолкают от жары.

В особо невыносимые ночи папа с мамой ходят в душ, падают в кровать, не вытираясь, на мокрые простыни, которые высыхают через десять минут. Звенит комариный рой. В арыке надрываются жабы. Туркменская ночь не знает милосердия. И так четырнадцать лет.

Иногда посреди этой ночи вдруг раздаётся вой сирены, что на крыше штаба полка. Это по соседству с нашим финским домиком, куда нас переселили из барака с общей верандой и со скрипучими железными солдатскими кроватями, когда папа стал командиром эскадрильи и майором. Это тревога.

Сирена воет так громко и противно, что мороз пробирает. Папа быстро одевается, хватает всегда готовый оклеенный дерматином «тревожный» чемоданчик и убегает в штаб. Оттуда их везут на аэродром, а вскоре раздаётся рёв двигателей: один за другим самолёты разбегаются и уходят в сиреневое, ещё не проснувшееся туркменское небо.

Иногда у папы бывают ночные полёты, тогда у них в спальне часа в три ночи звенит будильник, и папа уходит в столовую, а оттуда – на аэродром. Как можно в это время завтракать – уму непостижимо. Папа объясняет тебе, что без завтрака летать нельзя. Всю жизнь тебя будет изумлять папина способность есть и спать не тогда, когда хочется, а когда надо.

Скользким, бесснежным, влажным зимним вечером ты плетёшься домой со школьного автобуса, тебя ждёт ежевечерняя перевязка. Ты устраиваешься на кровати, в доме уже воняет мазью Вишневского. Ещё чем-то свинцово-серным. Мажь не мажь, всё равно присыхает, а срывать больно. Эта музыка длится уже два месяца. Привет, пиндинка!

Почти все обитатели нашего городка рано или поздно бывают укушены москитом-пиндинкой. Это такой комар. Вообще у нас в Мары-2 их просто тучи, и обращать на них внимание глупо: всё равно ты не знаешь, который из них пиндинка.

Больше других страдают женщины, если их кусают за лицо. Дело в том, что укус пиндинки рано или поздно превращается в воронкообразную язву, которую лечит только время и после которой остаётся отметина в виде шрама. У папы пиндинка на левой руке у локтя, а мамы на правой руке, а у тебя – на левой ноге у щиколотки.

Привет из солнечного Туркменистана!

Зато ты чувствуешь себя раненым в бою. Наконец-то ты имеешь полное право делать то, что хочешь, то есть ныть, скулить и жалеть себя любимого.

При желании ты для разнообразия можешь изобразить усталость, равнодушие и презрение к боли. Что бы ты вообще делал без пиндинки?

И пятьдесят лет спустя ты объясняешь любопытным: ну да, шрам, что делать, времена не выбирают. Да так, в одном отдалённом гарнизоне, в пустыне.

Спасибо, товарищ пиндинка, за наше несчастное детство.

Пока тебя перевязывали, папа и его эскадрилья сбивали шары. Вообще, империалисты не давали нам расслабиться. Проклятые. Сначала они запускали разведывательные шары, потом вообще послали бедолагу Пауэрса, которого нашему гарнизону передали засекшие его пограничники, а мы – далее по маршруту.

Хотя над нашей границей было ясное синее небо, и тучи не ходили хмуро, она всё равно была, как положено, на замке.