Марина Семенова - Отдам любовь в хорошие руки

Соседи и их знакомые, а также знакомые их знакомых, без опаски оставляли на меня своих чад, зная, что Ваню или Аню вовремя накормят, переоденут в сухое, выгуляют и всячески развлекут. Мои карманы, как беличье дупло, всегда были забиты орешками и леденцами, которые я скармливала всем девчонкам и мальчишкам, встречающимся мне на жизненном пути.

Ещё будучи ученицей восьмого класса, я отправилась в детский дом с просьбой разрешить мне играть с малышами, помогать нянечкам и воспитателям, приносить сладости и подарки, словом, как-то участвовать в гуманном процессе взращивания нежных детских душ. Седая усталая директриса посмотрела на меня без всякого энтузиазма и спросила, кутаясь в рыжую, такую же старую, как ее хозяйка, шаль:

– Тебе что, совсем нечем заняться, девочка?

– Нет… ну почему нечем… есть конечно, – растерялась я.

– Вот и не нужно тебе сюда… незачем. Иди влюбляйся, бегай на свидания, на танцы, в кино! А здесь… Здесь так много горя, сиротства и боли, что не всем взрослым по силам.

Мне очень хотелось возразить ей, сказать, что «я сильная и что смогу», но, она опередила меня.

– А ещё, здесь очень много несправедливости, лжи, предательства, – она выдыхала все эти признания с горечью, с какой-то привычной, почти будничной, болью. – И жестокости, – добавила еще одно слово тихо, прошелестела одними только губами, и взгляд её стал непроницаемым, как фартук рентгенолога.

Мне снова захотелось ей возразить, но, она одним взмахом руки, предельно кратким, но, властным, погасила мой порыв. После чего подошла к окну, хозяйским взглядом окинула двор, куда на перемене с громким ором выкатились ученики, остервенело волтузя друг друга и катаясь по жухлой листве и, где осипшая от крика воспитательница бесплодно взывала к миролюбию – никто из детей на неё не обращал никакого внимания.

Директриса повернулась ко мне.

– Я пришла сюда после педучилища, совсем еще девчонкой, полной надежд и желания одарить любовью всех в ней нуждающихся. Малыши раздирали меня на части, каждый звал мамой и просил забрать к себе жить. Старшие устраивали всяческие проверки и регулярно пакостили, по мелочи и всерьез. Я рыдала ночами от жалости и обиды, и давала себе слово уйти, как только закончится учебный год. Но, не уходила.

Рассказчица поежилась и поплотнее укуталась в шаль. Мне же показалось, что она кутается в свои воспоминания.

– На третьем году в мой класс пришел новенький. Маленькое чудовище по имени Сева. Сева терроризировал не только своих сверстников, но, и малышей, которые боялись его, как огня. Он был не по-детски жесток, изобретателен и изворотлив. Я перепробовала все известные мне методы и приёмы воспитания, ночи напролет штудируя педагогическое наследие Сухомлинского, Макаренко и Никитиных. В то время я сильно увлеклась методикой итальянки Марии Монтессори, которая считала, что ребенку нужно дать полную свободу, понять, что ему интересно и всячески поддерживать в нём этот интерес. Я отчаянно боролась с непониманием и неприятием, чувствуя себя революционеркой от педагогики и получая от начальства выговор за выговором.

Директор подошла к шкафу, открыла его и обернулась ко мне:

– Чаю хочешь?

Мне не хотелось чаю, но, я понимала, что человеку нужно выговориться, и кивнула утвердительно. Хозяйка кабинета поставила на стол две чашки, вазочку с печеньем, потом снова сходила к шкафу, достала из него коробку пакетированного чая и нажала на кнопку электрического чайника, прячущегося за фикусом от пожарного инспектора, затем вернулась обратно и, вынув из коробки два пакетика, разложила их по чашкам, аккуратно перекинув ниточки через край.

Чуть позже, не вынимая пакетика из чашки и придерживая пальцем намокшую ниточку, она сделала осторожный глоток и, перехватив мой взгляд, зачем-то пояснила: «Люблю, когда крепкий». А затем, немного помолчав, продолжила начатый рассказ:

– Я разговаривала с Севой часами. Он шел на контакт, смотрел на меня своими небесно-голубыми ангельскими глазами, абсолютно со всем соглашаясь, и тут же, выйдя за порог, превращался в маленького дьявола. И я стала одержима идеей достучаться до его каменного сердца, мне казалось, если я смогу, если у меня получится перевоспитать этого, не поддающегося никаким законам педагогики, ребенка, если выдержу этот экзамен, значит не зря пошла в профессию.

На День пограничника тогдашний директор пригласил к нам троих солдат с собаками. Умные зверюги несколько часов кряду демонстрировали свои лучшие качества, и детвора была от этого зрелища в полном восторге. Наблюдая за тем, как горят глаза девятилетнего Севы, я, рискуя схлопотать очередной выговор от начальства, в ближайшее воскресенье помчалась на птичий рынок и принесла оттуда крошечного щенка овчарки. Вместе с Севой мы мастерили ему домик на заднем дворе и, казалось, что мальчишка впервые был по-настоящему счастлив, – она глубоко вдохнула, как перед погружением на большую глубину. – Утром ко мне примчалась уборщица с перекошенным от ужаса лицом, повторяя только одно: «Там… там… там такое…» Не в силах добиться от тети Мани вразумительного ответа, я кинулась на задний двор, туда, где уже толпились воспитанники и педагоги. При виде меня они безмолвно расступились. Я не сразу сообразила, что это лежит у них под ногами – багровое месиво, маленький растекшийся кровавый сгусток.

– Он с нее прямо с живой шкуру содрал, – шепнул мне на ухо физрук, и желваки обозначились на его бледном суровом лице. К горлу подступила тошнота. Я метнулась к ближайшим кустам, где меня рвало минут десять, выворачивая наизнанку все внутренности.

С неделю я обходила Севу стороной, не в силах заговорить о случившемся. По ночам снова штудировала очередные умные книжки по педагогике и воспитанию, ища похожие случаи и примеры. А потом, он сам подошёл ко мне и, как ни в чем не бывало, протянул раскрытую пачку печенья:

– Угощайтесь!

И я угостилась. Мы сидели в одном из классов на учительском столе и молча ели печенье. Съели всю пачку, и Сева сказал, щедро обмакнув меня в голубизну своих глаз:

– Знаете, о чём я мечтаю?

– О чём?

– Чтобы ты стала моей мамой. Я бы тогда стал совсем другой… Я был бы хороший.

Я растерялась, а он прижался ко мне всем телом, обнял за талию. Мы сидели так, я гладила его по жёсткому русому ёжику, а он меня – по руке. А потом, он настрочил письмо в районно, где подробно описал, как воспитательница долго ласкала его, а потом вынудила сделать ей кунгилинус, угрожая свирепой расправой в случае, если он откажется.

– Вы же прекрасно понимаете, что я не верю ни единой его каракуле! Все знают вашего Сидорчука, как облупленного – ему прямая дорога из детдома в тюрьму, – устало отреагировала заведующая районно, комкая злополучное письмо, потом метнула его в стоящую у края стола мусорную корзину и спросила меня, чуть краснея. – Кстати, а что такое… кунгилинус?