Любовь Матвеева - Игры судьбы

Пошли дети, но даже самые маленькие не смели играть и баловаться около крошечной «усадьбы» – боялись рассердить богатую тётку, испортив грядку, наступив на её землю. Да и не до игр было – едва подрастая, они начинали работать. В «экономии» у помещика была огромная плантация табака, из которого потом делали махорку, здесь детские руки и находили применение. За день тяжёлого труда платили пятнадцать копеек, деньги тут же уходили на питание, самую необходимую одежонку. А чтобы запасти на зиму картошки и муки, приходилось искать дополнительный заработок. Тем более что к тому времени Григорий умер, оставив Горпине пятерых детей…

Чем зарабатывать на жизнь? Выгодным, но опасным занятием была ловля змей – за каждую давали аж по три рубля, большие деньги! Параша, будущая мать нашей героини, на охоту за змеями ходила со своей сестрой. Но однажды встреча с пресмыкающимся чуть не закончилась трагически – девушку с трудом спасли. Потом сёстры, по примеру знакомых, стали ходить на заработки в Киев – где постирать, где побелить, где с детьми понянчиться.

Время шло, и, хоть жили тяжело, дети подрастали. Стала невестой и Прасковья, встретила свою судьбу – Василия Логвиненко, вышла замуж. Глядя на своих маленьких детей, они думали: неужели и их судьба – стать батраками?..

Вдруг прошёл слух – в Сибири дают землю, много земли! Отправиться из родной, тёплой, милой Украины в страшную, холодную Сибирь, куда, по слухам, отправляли только каторжников? Но земля!.. Сколько поколений до них и они сами мечтали о земле, чтобы было куда приложить работящие руки… А там её, земли, говорят, столько, что всем хватит. Как отказаться от такого богатства, от такой возможности? Не использовать единственный шанс?..

И они решились! Так они оказались в наших местах – на территории бывшей Акмолинской губернии. Даже Горпина, ставшая к тому времени бабкой множества внуков, отправилась с ними в неизвестность. Так хотелось ей пожить, наконец, на СВОЕЙ земле, приложить к ней остатки сил. Ведь осуществлялась несбыточная мечта многих поколений предков!

Царь не обманул, слухи подтвердились: землю действительно давали и много – на каждую мужскую душу аж по семь гектаров! Из них по гектару леса, сенокоса, остальная земля пахотная. И какая земля – чернозём с песком! Про такую говорили: «Бросишь в неё зерно в шутку, вырастет всерьёз». Целина! А мужиков в семье было двое – сам Василий да сын его Андрей, так что получили четырнадцать гектаров.

Вокруг – такие же переселенцы с Украины, ими и было основано село Ильинка. Первым делом поставили церковь, построили дом батюшке, а там и себе хат понаставили. Крыши у большинства были крыты соломой и камышом, у каждого – палисадник с берёзами, вербами, и, конечно, с мальвами, как на родине. Красота! Сначала была одна улица, потом другая, и выросло село до пятисот дворов, не село – загляденье!

Работали много, потому и жили сытно, славя царя и Бога. Хлеб, сало, молоко не переводились, а вот денег взять было негде. Чем же платить налог государству? Он был не маленький – семье Логвиненко за два надела надо было заплатить двадцать пять рублей каждый год, огромные по тем временам деньги! Для сравнения – хорошая корова, которую надо растить пять лет, стоила тогда всего девять рублей, да и продать её было негде. Некоторые предприимчивые односельчане попробовали было ездить в город Петропавловск на базар, чтобы продавать излишки, да вскоре махнули рукой – себе дороже обходились дорога и постой у городских родственников.

А вот лошадь в казачьем селе продать было легче, чем корову. Так Василий Богданович и приспособился – выращивал жеребят, учил их ходить под седлом, в запряжке, и через три года продавал их аж за сто пять рублей!

– Ой, Богданыч-то опять лошадь продал, – завидовали соседи, – богатый теперь!

1914 год, Первая мировая война… Деньги стало добывать легче – государство стало закупать скот. Бывало, примчится в сентябре верховой:

– Гражданы! В Николаевке будет ярманка! Становьте юрты, харчевни!..

Со всех сторон в Николаевку начинали гнать скот – только пыль на дорогах столбом. Требования при покупке были очень высокие. Так, быков брали только весом центнеров пяти-шести. Сюда же из Средней Азии везли на верблюдах всякие диковинки – виноград, орехи, урюк, изюм…

– Бывало, – вспоминает моя собеседница Пелагея Васильевна, – отец с братом погонят скот на весы, а мы, старшие девочки, сидим в бричке и гоняем её туда-сюда: коней своих стережём, чтобы цыгане не украли. Сдадут отец с братом быков, вернутся – по кульку изюма нам принесут. А ещё больше радости, если дадут с барыша копеек по шести, тогда сами покупки делаем, как большие!

По соседству с Ильинкой был казахский аул. На лето казахи угоняли скот куда-то далеко, к большому озеру, а осенью возвращались. К тому времени в степи травы стояли по пояс, тут кони и проводили зиму – тебеневали. Казахи кормов им не заготовляли, и себе ни овощей, ни хлеба не сажали.

К тому времени нашей героине Пелагее было восемь лет, и она уже представляла собой рабочую единицу. Так что в школу ходить ей не пришлось – была дорога каждая пара рук. Училась только младшая сестра Параша. Девочка этим очень гордилась, и с удовольствием учила старших детей по вечерам читать и писать, подражая при этом своей учительнице Анне Наумовне.

С появлением железной дороги приток переселенцев стал сильно увеличиваться. Желая ограничить их число, чиновники перестали их прописывать, наделять землёй, помогать обзаводиться скотом. Людям оставалось только наниматься в работники, в батраки. Однако с началом войны им опять стали нарезать землю, прописывать – так появились сёла Волошинка и Баскунчак. Надо было кормить армию, ведь неизвестно, сколько продлится война.

Пока были силы, люди работали много и тяжело, а когда приходила старость – это был лишний рот в семье, и шли старики побираться. Такова была суровая правда жизни. Сейчас даже трудно себе представить, чтобы восьмидесяти – девяностолетние старики в ветхой, как сито, одежде из домотканой материи летом и зимой ходили из села в село, иногда покрывая очень большие расстояния, нищенствовали.

– На Пасху мама с бабой, бывало, напекут большой таз булочек и раздают нищим. Булочки кончатся, а нищие всё идут, идут… С одеждой было особенно плохо, шили её больше из самодельной ткани, из своего полотна. Овечья шерсть шла на изготовление сукна. На зиму женщины вязали носки до колен, а выше под юбкой ничего не было – не принято было ни в Ильинке, где жили киевские хохлы, ни в соседнем с нами селе, где жили донские.

Так заведено было до самой Отечественной войны. А ведь зимы в наших местах жестокие! Бывало, поедут бабы на санях за сеном или соломой в поле – все коленки от мороза полопаются! И тут мы узнали, – продолжает вспоминать Пелагея Васильевна, – что переселенцы с Волги – самарские женщины – носят чулки и… штаны. Стали тогда мы, молодые, тоже вязать себе тёплые штаны да носить тайком от родителей. Вот такая дикость была! – вместе со мной удивляется моя собеседница.