Николай Мурыгин - Рыцарь-м*дак

– Благодарю, мне действительно приятно…

– Давайте начистоту, Наум, – сменив тон на почти дружеский перебил он меня.

– Вы тут всё замечательно устроили, и я благодарен за приглашение, но мы все прекрасно знаем, чего ради проводят такие встречи. Я рад, что Вы не стали мне с порога зад лизать, я это очень не уважаю. Вы мне даже где-то симпатичны, – как земляк, который выиграл в лотерею большую сумму денег – а потому, пожалуй, сэкономлю нам всем кучу времени. На экранизацию можете не рассчитывать. Продажи книги удивительны, как-то вы умудрились угодить в читателя, но в кино это не превратится, по крайней мере, под моим патронажем, – он протянул завёрнутую в упаковочную бумагу бутылку.

Я понял, что привычка быть унизительно откровенными, когда вокруг столько людей, была семейной. А может, он таким образом мстил за сына?

Я немного медлил с тем, чтобы забрать бутылку, пытаясь понять, не унизит ли меня это ещё больше в глазах окружающих. Рассудив, что ниже уже не упасть, а от лишней бутылки отказываться не в моих правилах, я взял виски. Глядя прямо в глаза режиссеру, сорвал верхнюю часть упаковочной бумаги, открыл бутылку и сделал прямо из горлышка пять или шесть длинных глотков. Виски оказался средним, скорее всего, дешёвым, глотку обожгло, а на языке чётко ощущался привкус самогона, вроде того, что настаивал мой дед в деревне на дубовой коре. Оторвав бутылку от губ, слегка осипшим голосом я произнес единственное, что было в голове:

– Да и, в общем-то, насрать.

Я шёл, отхлебывая из горла, вокруг толпились незнакомые, чужие, чуждые мне люди. Не то чтобы я действительно рассчитывал на успех от разговора. Скорее, не рассчитывал на такую откровенность. Наверно, что-то подобное ощущает хозяйка, пригласившая гостей к столу, которые стали критиковать холодец и пересоленное сало.

«Юрген, дружище, честно, я пытался делать всё правильно. Но они презирают меня, даже если улыбаются».

Вдруг я это резко почувствовал. Моё к ним презрение оказалось обоюдным. До этого мне казалось, что у меня выходит держаться в стороне. Я, как бы демонстрируя свою твёрдую позицию, оставался не вовлечённым, но было ощущение, что уж если мне захочется, я в любой момент окажусь с ними на одной ноге. Но стоило попробовать, и я тут же с размаху ударился о толстое стекло, которое отделяло их мир от моего. Он не принимает меня.

«Что я тут делаю, зачем ввязался? Зачем выбрался из своей темницы?»

По мере того как я отхлёбывал из бутылки, мысль теряла чёткость, а обида казалась всё более незаслуженной.

«Это Юрген во всём виноват и ему подобные. Никто из тех, кто сейчас оказался в этом зале, не хотел бы тут находиться. Меня подговорил устроить эту встречу мой агент, чтобы попробовать влезть без мыла в зад побогаче, Братовскому советовал посетить банкет его агент, потому что будет кто-то из депутатов, молодые актёры пришли по совету своих агентов, ведь будет Братовский – каждый пришёл по совету его агента или менеджера, чтобы улучшить или укрепить свой имидж. Вот кто правит миром по-настоящему. Блядское масонское ложе менеджеров и секретарей».

Бутылка почти полностью опустела, возмущение лезло через край. Я вскочил на ближайший рядом стол и что было силы крикнул:

– Вы все – лицемерные пидорасы!

Меня услышали только несколько ближайших к столу компаний, но не придали значения – наверняка они даже не узнали меня в лицо. Музыка заглушала звук моего голоса. Кто-то начал тянуть меня за рукав пиджака – это был Юрген.

– Отъебись, немчура! Ты сам сказал, что я имею права на пьяную выходку.

– Да, на какую-нибудь безобидную весёлую шалость, а не называть всех вокруг пидорасами. Тут помощник мэра, ты в своем уме? – шипел он мне на ухо.

– Скажи мне Юрген, ты дебил? Какая пьяная выходка может быть безобидной?

– Слезай со стола, скотина.

– Хер тебе! – я освободил руки поочередно из рукавов пиджака и оставил его в цепких лапах Юргена.

Перепрыгивая с одного стола на другой, дохлёбывая остатки из бутылки, опасно балансируя, я добрался до сцены и стал пытаться докричаться до музыкантов. Постепенно весь зал стал внимательно следить за моими перемещениями, а значит, был готов услышать всё, что я о нём думаю, осталось только усилить голос. В паузе между песнями я смог докричаться до солистки, и она нехотя вручила мне микрофон. Я откашлялся.

– Меня слышно?

Из разных краёв зала потянулись, словно разбитые осколки, нестройные звуки, которые означали положительный ответ на вопрос.

– Это хорошо. Ведь я должен сказать вам всем одну важную вещь. Возможно, кроме меня этого никто никогда не скажет. Вы готовы?

Вспомнив, как в студенческие годы я подрабатывал ведущим на мероприятиях, я выделил особой праздничной интонацией конец фразы, но желаемого эффекта это не возымело, вместо хорового «дааааааааа!», на которое я рассчитывал, прозвучало, чуть более стройное, чем в первый раз, но скорее недоуменное «дааа». Но и этого мне было достаточно. Я внимательно всматривался в звериные морды, которые выжидающе глядели снизу-вверх. Я представлял, как исказятся их гримасы, когда они услышат, что я собираюсь сказать.

– Так вот…

Я не успел даже начать говорить. Приёмом из регби Юрген с разбегу своим телом смахнул моё со стола, и мы вместе повалились под сцену.

– Ну и сука же ты, – сказал я, приподнимаясь на локтях, пытаясь наощупь оценить ущерб от падения, – фашист!

– Ты мне потом ещё спасибо за это скажешь. Russisches Schwein.

Я огляделся вокруг: стол, с которого меня сбили, оказался сломан пополам. При падении, похоже от удара, круглая столешница раскололась на два, почти что ровных, полукруга. Одна его часть всё ещё была прикреплена к ножке, вторая упала на пол, и облокотившись на сцену, напоминала теперь восходящее из паркета коричневое лакированное солнце. Я залип, представляя, как оно вот-вот вырастет из полов полностью и у нас снова окажется целая столешница. Сбоку, совсем рядом, но казалось, что очень далеко, зло кряхтел и отряхивался Юрген. Наверно, я бы мог так просидеть ещё долго, но от странных мыслей о деревянном солнце меня отвлёк знакомый женский голос, он единственный звучал как что-то реальное сейчас.

– Мда, мальчики, весело тут у вас. Не зря пришла.

Перед нами стояла Маргарита Резник – возможно самый честный человек в этом помещении. Подобные мероприятия – её работа. Она ненавидит мою книгу, возможно даже сильнее, чем я сам. И то, как она об этом писала, чертовски заводило меня.

Я постарался придать своему плачевному положению хоты бы долю непринужденности и, не вставая с пола, закинул ногу на ногу.

– Марго, ты ли это? – я знал, что её раздражало, когда к ней так обращаются, – а мы тут решили банкетный зал громить, не присоединишься?