Белва Плейн - Пылающий Эдем

Том Фолоом подтолкнул Билла.

– Никто не сравнится с Биллом по части поджогов! Никогда не мог сравниться. Самые большие и лучшие пожары… – он согнулся от хохота.

Кулак Билла ткнулся Тому в спину.

– Чертов дурак! Сукин сын с длинным языком! Том выпрямился, и ошеломленный, замолчал. Пока Патрик стоял в недоумении, мальчики продолжали смотреть друг на друга, наконец, отступив под яростным взглядом Билла, Том собрал свои учебники и ушел.

– Что все это значит? – спросил Патрик.

– Ничего особенного.

– Ты помешался на этом «ничего особенного».

Не отвечая, Билл принялся возиться со стопкой нотных листов. Патрик наморщил лоб, пытаясь восстановить происшедшую между мальчиками стычку.

– Пожар. Он сказал что-то о том, что ты устраиваешь пожары.

– Он не знает, что говорит. Он идиот.

– Один из твоих лучших друзей, не так ли?

– И что из того?

Наступило молчание. Что-то витало в воздухе. Что-то серьезное, но тщательно скрываемое. Патрик был одним из самых простодушных людей, но даже он смог связать все воедино.

– Ты когда-то устроил пожар? Скажи мне, Билл.

– Конечно. Время от времени дети по глупости устраивают пожары.

– Я о другом.

То, что он имел в виду, было невероятным, слишком страшным предположением!

– Так о чем ты? – Билл нагло смотрел на него.

– «Самый большой пожар» так, кажется, он сказал? Как, например… в Элевтере?

– Дерьмо!

– Я спрашиваю тебя, Билл, ты имеешь к этому какое-нибудь отношение?

– Нет, не имею!

– Это правда, Билл? – ладони Патрика вспотели. – Потому что если ты каким-то образом связан с тем поджогом, мне не только придется передать тебя в руки закона, но и отказаться от тебя. И это разобьет мне сердце.

– Я же сказал – нет. Что еще тебе надо?

Я хочу тебе верить, подумал Патрик. Бог свидетель, ты говоришь правду. Эти жесткие ясные глаза… я никогда не мог выдержать их взгляда, заглянуть в душу. Как я могу знать, кто ты?

Достав носовой платок, он вытер руки, проглотив болезненный комок в горле, принял внутреннее решение смотреть в будущее с надеждой и переменил тему разговора.

– Сегодня утром мы провели плодотворное собрание. Могу рассказать, если хочешь, – Патрик пытался наладить контакт с мальчиком, отогнать пугающие мысли. – Николас скоро поедет в Лондон на конференцию по конституции. Когда он вернется и привезет подписанную конституцию и она вступит в силу, настанет независимость. Независимость, – он с наслаждением произнес это слово, бодрящее, энергичное, гордое. Он улыбнулся, желая вызвать ответную улыбку у Билла, но этого не произошло.

– И что потом? – только и спросил Билл.

– Ну, естественно, выборы. И обязательно придет Новый День, если только разрозненные партии наших противников не объединятся в коалицию. Нет, мы должны победить, – и бодро добавил, – а потом начнется работа.

– И какую роль ты будешь играть? – поинтересовался Билл.

– Сегодня утром Николас сказал мне, что я стану министром образования, это мне подходит. Почти никакой политики, по крайней мере, не должно быть! Слава Богу, мне не придется произносить много речей. Хотя, конечно, меня попросят выступить раз-другой в ходе избирательной кампании… Что ж, если понадобится, я справлюсь, – он чувствовал прилив энтузиазма.

Билл молчал. Я словно заставляю его вырывать зубы, а не разговаривать, подумал Патрик, но терпеливо ждал, давно привыкнув к его нежеланию общаться с ним. Когда в молчании прошла одна или две минуты, Патрик все же спросил:

– Так ничего и не скажешь?

– Отчего же. Плевал я на ваши выборы. Патрик был поражен:

– Плевал на них?

– Они ничего не решают, ваши глупые выборы. Все тот же колониальный фарс, только с другими актерами. У нас по-прежнему будут хозяева. Деньги, как и раньше, будут у белых, а подобные тебе люди будут служить им ширмой. Почитай Фэнона. Там все написано.

– Я читал Фэнона. Он смешал в одну кучу правду и ложь. По моему мнению, он чересчур зол и агрессивен. – Патрик помолчал. – Честно говоря, мне кажется, что ты еще молод и неопытен, чтобы составить верное представление о Фэноне.

Билл посмотрел на него. Как правило, он смотрел в сторону, избегая прямого взгляда, но иногда резко, как от удара, поднимал голову, и тогда его глаза пристально смотрели на вас, уподобляясь кошачьим, холодным и властным. Вам становилось неуютно и вы старались отвести взгляд, стыдясь, что позволили мальчишке запугать себя.

– Я всего лишь хотел сказать, – осторожно сказал Патрик, – что у тебя еще не было возможности и времени узнать и оценить Фэнона. Такие, как он… фанатики, Билл. Они могут – и приводят – к гибели целые народы.

– К гибели? А разве мы уже не погибли?

– К еще большей. Мы можем придти к тирании и кровопролитию, к рабству, гораздо более страшным, чем ты можешь себе представить. У нас многое не так, но нет ничего непоправимого. Подумай об этом, Билл. Посмотри на себя – хороший дом, образование…

Билл прервал его. Он выпрямился и стоял напрягшись, сжимая и разжимая кулаки.

– А сколько таких, как я, не имеют «прекрасного дома»? Ты думаешь, я счастлив, что живу здесь, а я тебе говорю, что нет, мне стыдно!

В душе Патрика поднялась волна жалости. Вместо высокого, худощавого, необузданного подростка он увидел перед собой того привязанного к дереву мальчика, напуганного и избитого. Он тихо сказал:

– Стоит ли тебе так серьезно задумываться о подобных вещах, Билл? У тебя впереди столько лет, ты увидишь, как меняется к лучшему мир, и ты сможешь помочь этому, если захочешь. А сейчас нужно радоваться жизни…

– Прекрасные слова. Конечно! Подходящие для белых! Была бы кожа чуть посветлее и все было бы в порядке! А что ждет таких, как я? Радуйся жизни!

– Что за глупости…

– Вот почему ты крутился около Фрэнсиса Лютера, пока он не избавился от тебя, потому что ты не выполнил его желание.

– Ты несправедлив, Билл. Никогда не надо говорить за других. И вот что я тебе скажу, я не сужу людей по цвету их кожи. Сегодня утром я разговаривал с Кэт Тэрбокс…

– Какая дура! Не может иметь детей…

– Это жестоко – так говорить.

– … и хочет, чтобы никто не имел. «Перенаселение», заявляет она. Да, конечно, перенаселение таких, как мы! Геноцид и ничего больше!

Патрик внезапно почувствовал себя опустошенным. Диспут на разумных началах всегда привлекал его, доставлял удовольствие, но подобный слепой напор не имеет ни цели, ни конца. Он поднялся.

– С меня довольно, Билл. Я пойду домой.

Он прошел через холл. Дверь в спальню Билла была открыта. Кроме обычной свалки из кроссовок, книг и всякой всячины, он увидел над кроватью увеличенную фотографию Че Гевары. Что-то новое.

Патрик прошел в свою комнату. Дезире прихорашивалась перед зеркалом. Платье лимонного цвета обтягивало ее, как перчатка. Она умела двигаться, как манекенщица, легко и грациозно.