Илона Якимова - Белокурый. Права наследства

На другой день, вернувшись на стену замка в одиночестве, Патрик Хепберн обнаружил трупик птенца, выброшенного парой ласточек из гнезда.

В Морской башне, в темнице, выли, от Кухонной шел теплый запах еды и жилья, в цветных витражах часовни преломлялся свет, разбрасывая на изразцовые полы внутри нее яркие капли солнца, в открытой аркаде под нею обычно прогуливались гости приора. Две круглых сторожевых башни – справа и слева от Воротной – смотрели на город дулами медных пушек, горячих сейчас не от огня сражения, но от солнца. Между Воротной и правой Сторожевой, также прозванной Епископской, находились покои архиепископа Сент-Эндрюсского, большую часть года пустовавшие. Под ними располагались комнаты старого Джона Хепберна. Скрипел ворот у колодца, яблони отцвели, слуга нес корзину съестного на милостыню нищим. Дело шло к полудню, сонные мухи летали над полупустым двором.

Патрик Хепберн, граф Босуэлл, и лорд Рональд Хей сидели на крыше конюшни и рассуждали о свойствах падения твердых тел, а именно – о скорости, силе удара о препятствие и наносимых при том разрушениях. Рядом с ними была сложена кучка учебных пособий: горшок дерьма из отхожей ямы, горсть камней, от мелких до увесистых, с куриное яйцо, кувшин тинистой воды из рва, дохлый, основательно подгнивший голубь и живой, шипящий в мешке кот. Мишенью благородных лордов предполагались, понятное дело, профессор физики и преподаватель английского, которому при любом раскладе, бедняге, доставалось больше всех. Преподаватели должны были с минуты на минуту прибыть в замок, а крыша конюшни имела очень удобный выступ, с которого открывался идеальный обзор на всех входящих и въезжающих, а также двор с этой точки простреливался целиком в любую сторону, потому благородные лорды и избрали его в качестве разбойного гнезда.

– Опаздывают что-то… – зевнул Хепберн. Он полночи жег приоровы восковые свечи над «Записками о Галльской войне», вслед за Цезарем проходя все перипетии сражений, и у него сейчас не было никакой тяге к физике, за исключением данной практической работы.

– Чур, англичанин мой! – мстительно затребовал Рон, у которого с сассенахом были свои счеты.

Патрик пожал плечами:

– Уступаю…

Они ждали нескольких человек в мантиях профессуры, жалко просачивающихся через калитку в замок, но тут запели воротные механизмы, поползли вверх толстенные цепи, и замок Сент-Эндрюс начал медленно открывать свои вековые врата целиком… Парни мгновенно забыли о жертвах на подходе.

– Ого! Кого это черти несут?

Рон подскочил на ноги, принялся высматривать гостей:

– Никак сам архиепископ пожаловал?

После незадачливого Формана архиепископом Сент-Эндрюса стал кардинал Джеймс Битон, самое большое преимущество которого, с точки зрения приора, было в том, что он крайне редко посещал епархию, будучи занят государственными заботами при дворе. Зато всякий раз его посещения сопровождались пирами и праздником в замке, а потому младшее поколение ждало приездов Битона с особым интересом. Но во двор на рысях влетела кавалькада престранно одетых людей, во главе которой на боевом коне восседал совсем юный всадник – не старше и не крупней Рона.

– Это что еще за чудики?

– Горцы, – пояснил знающий Рон. – Гляди-ка, все без штанов.

– Что, правда?

– Зуб даю, так! Видишь, в тряпки замотаны?

На приехавших в самом деле красовались сине-зеленые пледы, а мальчишка, их лэрд, был вообще разодет, словно король, с роскошью кричащей и порядком безвкусной. Патрик приценился к нему:

– Не, ты только глянь на этого петуха!

– Плакали наши катапульты, – с сожалением признал Хей.

– Это почему еще? Это-то чем тебе не мишень?

Но Рональд тем временем пристально вглядывался в приезжих. Вымпелы на древках копий, штандарт – голова оленя, корона…

– Постой-ка, – молвил он Хепберну, и новая интонация прозвучала в этих словах. – Я знаю этих парней, и эти пледы знаю. Пятьдесят лет назад тогдашний граф Хантли отжал кусок земли у моего деда Генри Хаулетта, хотя перед тем Гордоны сами отдали его в приданое.

– Так ты и Гордон тоже?

– О, на самую малую долю. На восьмую или даже на всю шестнадцатую.

– Ну, так вот тебе и случай возместить, о последний лорд Хаулетт.

– Бить будут, – сказал Рон с уверенностью.

– Так кабы оно впервой… давай-ка сюда кувшин. Заряжай! Целься! Пли!

Кувшин с гнилой водой, грохнувшись по центру людного двора, произвел внезапный переполох в стане горцев, но вслед за ним туда сразу же полетели горшок дерьма и дохлый голубь.

– Котом! Котом не промажь! – переживал Патрик. – Такую скотину вторую пойди поймай!

Они, изрядно веселясь, израсходовали весь арсенал боеприпасов, однако так и не попали в мальчишку, который дергал удила своего коня, страшно бранясь по-гэльски и вертясь на месте, пробуя разгадать, откуда сыплется на его людей кара небесная в виде перепревшего дерьма и живых котов. Снизу двоих благородных лордов, сидящих на крыше, видно не было, и засечь с земли их можно было только в момент отхода, который неумолимо приближался.

– Отступаем…

И Босуэлл был вынужден выползти из-за скрывающего их зубца фасада.

– Вон они! – заорал мальчишка в седле, вне себя от гнева. – Хватай этих ублюдков, ребята!

Так Патрик Хепберн и познакомился со своим троюродным братом – Джорджем Гордоном Хантли, который в сопровождении клансменов и слуг прибыл весной тысяча пятьсот двадцать пятого года в святой город Сент-Эндрюс ради исправления манер и получения образования. Их не поймали, ибо Патрик всегда отступал вовремя, но, ясное дело, кто же еще, кроме этих двоих чертей, был способен на такую мерзкую каверзу? Рональда по традиции высекли, Патрика на двое суток приор посадил на хлеб и воду пополам с молитвами. Но цели, которой, впрочем, не ставили, молодые люди добились – граф Хантли обратил на них самое живое внимание.

Джордж Гордон, четвертый граф Хантли, внук и наследник старого Александра, был младше них на два года, но выглядел старше своих лет, по росту и весу уже обогнав тщедушного Хея. Патрик довольно легко выиграл у горца главенство – и из-за возраста, и потому, что ведь это он явился на их территорию, в их замок. Джордж, впрочем, поначалу и не слишком возражал, увлекшись новым знакомством. Он скучал по Абердинширу и по брату, не имел ни малейшей склонности учиться и еще менее желал надевать штаны, разгуливая по замку и городу в горских тряпках. Штаны – единственное, что ему люто не нравилось в придворной жизни, о которой он с увлечением рассказывал. И много болтал о короле тоже – похоже, они успели привязаться друг к другу за краткое время пребывания Хантли при дворе. В том, что касалось личных дел – своих и окружающих – Джорджи не держал язык за зубами никогда. Патрик ему завидовал – горец за свою маленькую жизнь уже видел столько мест и столько людей, что Хепберну оставалось только помалкивать и делать вид, что в этом нет ровно ничего особенного. Он и сам уже неистово хотел в Стерлинг и Эдинбург, повидать короля, восхититься грозным Арчибальдом Дугласом Ангусом, королевским отчимом, и положил поговорить с приором, когда того отпустит приступ подагры… Джорджи, собственно, состоял как раз под опекой графа Ангуса ввиду малолетства, и нынешний ментор его был из Дугласов, и большая часть доходов с его владений попадала в цепкую лапу Ангуса, однако здесь, в Сент-Эндрюсе, был он сам себе голова. Джорджи жил и ночевал, где хотел, выезжал куда и как хотел, вскорости облазал город, от порта до самого малого переулка, и вдобавок, у него водились деньги. Аластер Гордон, лэрд Стретхэвен, заправлявший делами в Хантли, снабжал средствами своего племянника, и Джордж привычно запускал руку в кошель, где монеты плодились будто сами собой. Горский кузен был неприлично богат. До встречи с ним Патрик как-то не задумывался о деньгах в принципе. Хепберн тоже был весьма не беден, но приор на всякий случай ограничивал его в карманных деньгах, а у Джорджа никакого ограничителя не было. Они легко образовали бесшабашное трио – два графа и Хей, которому предстояло стать священником. Идейным вдохновителем был Патрик, большая часть трудной работы выпадала на долю Хея, а средства для приключений поставлял Гордон. Гордон великолепно бранился на гэльском и выучил этому Хепберна, а, главное, Хантли был покорен умением Босуэлла пускаться во все тяжкие, изобретая самые гадкие штуки, не боясь ни людского, ни божеского порицания. Босуэлл был скор на придумку, сообразителен и остер на язык. Кроме того, два года разницы – огромное число в детстве, эти два года и после, во всю оставшуюся жизнь, заставляли графа Хантли смотреть на белокурого кузена, всегда восхищаясь, чуть снизу вверх. Что же касается тартана, то тут уже Джордж добил в аргументации обоих лоулендеров, продемонстрировав удобство мочиться, какого вовек не достигнешь в штанах.