Вера Колочкова - Три жизни жаворонка

Ей снилось счастье. Не картинки, не образы, которые обычно приходят во сне, а ощущение счастья. Просто ощущение. Просто чувство. А может, оно и не снилось, а давно жило в ней, заполнило ее всю, перекликалось с утренним пением птиц и нежным лучом солнца, огладившим щеку. А еще перекликалось с запахами мальвы, бурно растущей под окном, и чего-то съестного, сытного и ужасно аппетитного. Наверное, мама к завтраку блинчики с творогом затеяла. Даже проснуться захотелось. Но еще больше хотелось, чтобы сон все-таки не кончался…

– Настена, вставай! Завтрак готов! – ворвался в сон буднично сердитый голос мамы. – Сколько можно спать? Вставай!

Ну вот… Мама испортила все. Счастье испугалось и замерло внутри. Или совсем упорхнуло. Хотя чего бы ему вдруг совсем упорхнуть? Нет, оно живет в ней, хоть и съежилось до поры до времени. По крайней мере, до вечера. Вечером она снова увидит Никиту…

– Настя, ты встала? Не слышу?

Да что ж такое… Что за порядки у них в доме – обязательно всей семьей к завтраку собираться? Можно ведь и потом… После… Когда мама с папой на работу уйдут… Дисциплина, как в армии! Подъем, завтрак по расписанию!

– Я встала, мам… Ну, то есть почти встала…

– Что значит – почти? Не серди меня с утра, Настена, быстро вставай, умывайся и выходи к завтраку! Тем более у меня вопросы к тебе есть, ответить придется!

Вопросы, вопросы… Знаем мы эти вопросы. Где была, почему поздно пришла, а еще вспомни, сколько тебе лет… Как будто она может забыть, сколько ей лет! Ну, шестнадцать, и что? Разве человек в свои шестнадцать не имеет права быть счастливым? Тем более если человеку скоро семнадцать должно исполниться? Хотя маме все равно ничего не объяснишь и ничего не докажешь… Лучше слушать и во всем соглашаться. Молча. Чтобы счастье не вспугнуть.

Когда Настя вошла на кухню, мама с отцом уже сидели за столом. Мама пила крепкий кофе, отец – зеленый чай: ему кофе нельзя, сердце слабое. Мама не разрешает.

– Ну, наконец-то изволила… – ворчливо проговорила мама. – Садись, завтракай… Что будешь, чай или кофе?

– Кофе хочу…

– Тогда в кофе молока налей, черный не пей. Для желудка вредно. Вот тут блинчики с малиной, а тут с творогом… Ешь давай…

– Доброе утро, Жаворонок! – ласково приветствовал ее отец и тут же добавил насмешливо: – Хотя какой ты жаворонок, фамилию не оправдываешь… Ты скорее сова, чем жаворонок! Уж больно спать горазда!

– Так я ж себе фамилию не выбирала, пап… И погонялку мне в школе только из-за фамилии дали! Если Жаворонкова, значит, Жаворонок, и точка! Никого не волнует, в котором часу я просыпаться должна!

– Ну, не скажи, не скажи… Зачем зря на себя клевещешь? Я-то знаю, что ты у меня настоящий Жаворонок! Не только из-за фамилии…

– Хм… А что значит – настоящий?

– А то и значит… Жаворонок, он же вверх летит, к раннему утреннему солнышку, земли под собой не чует. И песню поет… Это ж особое свойство души – быть жаворонком, не каждому дано… Чтобы песню петь и вверх лететь, в небо…

– А я, значит, лечу и пою?

– Да, ты летишь и поешь. Душа у тебя такая, Настена. Поющая.

– Это я в тебя такая, пап…

– Ну, завели свою песню! Слушать невозможно, – тихо проговорила мама, быстро взглянув на часы на стене. – Прямо с утра в романтику ударились, что отец, что дочь… И как вам, бедным, тяжело со мной живется, с такой приземленной, а? Может, вас пожалеть надо?

Отец ничего не ответил, только плечами пожал, уткнулся носом в свою чашку. А маме только того и надо – понеслась с недовольством, не удержать:

– Ты бы лучше спросил, в котором часу твоя доченька домой опять заявилась! Говорю ей, говорю, все без толку… Еще молоко на губах не обсохло, а на уме одни ночные гуляния!

– И вовсе не ночные… – тихо проговорила Настя, чем только подстегнула маму к еще большему недовольству.

– А какие, по-твоему? Ты думаешь, я сплю и ничего не слышу, да? Ты ж опять во втором часу ночи пришла! Сколько это безобразие будет еще продолжаться, Анастасия? Хочешь, чтобы я на крайние меры пошла?

– Мам, ну зачем ты…

– А затем! Как еще с тобой поступать, если ты сама ничего не понимаешь? Или тебе надо объяснять, чем могут закончиться твои ночные гуляния? В подоле нам с отцом принести хочешь?

– Ирина, прекрати… – быстро вскинул на маму сердитые глаза отец. – Не надо с ней в таком тоне разговаривать, слышишь?

– Как считаю нужным, так и буду разговаривать! Она моя дочь, в конце концов! Если ты ничего не соображаешь, то у меня, слава богу, нормальная голова на плечах имеется! И я рассуждаю здраво! И говорю то, что думаю, без романтических экивоков!

– Да я совсем не против твоего здравомыслия, Ирин… Я просто хочу сказать, что нельзя в таком уничижительном тоне разговаривать…

– Как умею, так и разговариваю! И еще раз могу повторить – этим ночным гуляниям надо положить конец! И не спорь со мной, Егор!

– Да разве с тобой поспоришь… Себе дороже…

Настя вздохнула, подумав про себя, какие же они разные все-таки, мама с папой… И как только умудрились столько лет вместе прожить? Хотя говорят, милые бранятся – только тешатся? Но ведь бранится обычно мама, а папа молча выслушивает! И при этом как-то так получается, что мамина брань будто и не достает его вовсе… Он вообще по природе молчун. И очень добрый. И спокойный. И умный. А мама… Мама – огонь! Ей надо, чтобы последнее слово всегда за ней было! Причем это слово должно быть решительным и громким, хотя часто обстоятельства этого и не требуют. В общем, все, как у Онегина с Ленским – «Они сошлись, волна и камень, стихи и проза, лед и пламень»… И все бы ничего, и слава богу, что сошлись… Если не брать во внимание, конечно, чем там у Пушкина все это закончилось.

Нет, в общем и целом они замечательно живут, и в поселке их семью считают показательно образцовой. Дом хороший выстроили, двухэтажный. Сад вокруг дома, цветы. Папа бригадиром в леспромхозе работает, мама аптекой уже много лет заведует. Очень ее в поселке все уважают, потому как она любой совет может дать, какую болячку чем лечить. Фельдшер Тамара Филипповна часто шутит – хлеб у меня отбиваешь, Ирина Ивановна! Ты ж, мол, провизор, ты не можешь советы давать! Мама только усмехается понимающе – а что, мол, тебе еще остается говорить, если народ ко мне за советом тянется… Такой, стало быть, ты фельдшер, что провизору доверия больше.

– …Настя, я с тобой разговариваю или нет? Опять в облаках витаешь, не слышишь, о чем тебя спрашивают? – ворвался в ее тихие мысли мамин сердитый голос.