Елена Кожева - Падая с Олимпа

– Так какого черта ты собираешься рожать ребенка от гада и негодяя?

Ночевал я у себя в квартире, превратившейся за последнее время в «траходром». Я вновь принялся за старое. Скандалы и вечно ноющая супруга не вызывают в мужчине сексуальных желаний – я стал задерживаться здесь подолгу. Она была права: я изменял ей и вел себя как последняя сволочь. Но в меня словно дьявол вселился.

Через два месяца я приехал к Алле за вещами. Она стала еще толще, хотя по срокам беременна была совсем недолго.

Я молча складывал рубашки, костюмы, джинсы, а она плакала в уголке спальни, вытирая щеки кулаками.

– Не уходи, Виталя! – просипела она. – Подожди, когда рожу.

– Ага, а до этого мне девять месяцев жить в аду, выслушивая твои придирки и упреки?

– Шесть… уже шесть, и не в аду. Я люблю тебя.

Я рассмеялся, хотя на душе веселья не было. Ужас!

И вдруг она покачнулась и упала. Грохнулась лицом вперед на ковер, не успев даже прикрыть голову руками. Я вскочил и понесся к телефону.

Прошло две недели. Я приехал за Аллой в больницу, но она не захотела идти со мной.

– Я уже договорилась с Юлькой. С работы. Она меня отвезет. – Холод в ее голосе сказал мне все лучше слов.

– Как ты себя чувствуешь? – глупо спросил я.

– Я ненавижу тебя, – спокойно произнесла моя бывшая жена. – Ты все отнял у меня. И любовь, и надежду, и ребенка. Уходи.

– Ребенка не будет? – упавшим голосом переспросил я, чувствуя, как по спине ползут мурашки страха.

– Нет. Никогда не будет. – Она всхлипнула и отвернулась.

– Алла… – Я испуганно потянулся к ней, но она окатила меня еще одним надменным взглядом.

– Убирайся! Тварь! Ты пустой, никчемный кобель, и жизнь твоя закончится так же никчемно!

Я уехал. Больше я ее не видел. Это был мой дом, а я и не понял.

Узнав о моем разводе из очередного письма, а точнее – небрежной отписки, Сашка пришел в ярость. Если бы слова, положенные на бумагу, способны были оживать при вскрытии конверта, они удавили бы меня своими закорючками – так зол был Сашка.

«Ты придурок! – писал он, и одно слово от волнения налезало на другое. – Ты придурок! Алка приютила тебя – вшивого, бездомного пса, – отмыла, согрела! Бог мой, и почему ты такой неблагодарный? Другой бы мужик уже за одно то, что ему позволяют ни хрена не делать, исполнял бы все ее прихоти, так нет же! Ты что, переломился бы, если б помог ей растить сына… Как я разочарован! У тебя нет ничего святого. А я потом по три года лечу подобных Алле женщин от депрессии! Ты еще не понял, что сломал ей жизнь?»

И так еще две страницы. Напоследок Сашка приписал фразу, которая уколола меня куда больнее прощального взгляда Алки и всего выше написанного: «Предательство – твоя сущность, Виталя. Не пиши мне больше. Ч.»

Я вертел листок в руках и чувствовал, как слезы начинают жечь глаза. Несправедливо. Друг же просил делиться с ним всем, что со мной случается, – и вот, пожалуйста. Видно, не все может стерпеть его дружба, не все оправдать. Да и странно требовать от него сочувствия, если я сам себя простить не могу. До сих пор, хотя прошло почти десять лет, до сих пор вижу то письмо. Его буквы горят огнем на белой бумаге, выписанные рукой моего единственного, ныне покойного друга. Прости, Сашка…

Позже мы снова стали переписываться, и я первый предложил ему это, хотя очень опасался, что принципиальный друг проигнорирует мое послание. Нет, пронесло. Он ответил. Сухо. Лаконично. Словно прощая не на все сто, а как бы условно, но его размашистая подпись в конце письма сказала мне все лучше хитрых фраз – он тоже был рад примирению.

Началась моя жизнь без Аллы. Меня больше не одевали, не кормили и не давали денег. Копить я не умел – сразу тратил все до копейки на развлечения, хорошие салоны, одежду. Будь у меня побольше практицизма и поменьше тщеславия – наверное, сейчас я бы не знал бед: сумма из тех денег, что дарила мне жена, сложилась бы порядочная. Но себя в один момент не переделать, а работать я не хотел. Впрочем, если бы место меня полностью удовлетворяло, я осел бы, но мне ничего не подворачивалось.

Деньги кончились. Все. В клубах, даже в тех, где я слыл завсегдатаем и знал всех барменов, мне перестали наливать в долг. Знакомые ребята криво улыбались мне и непонимающе пожимали плечами на мои просьбы. В кредит никто из них не жил, и другим жить за свой счет они не позволяли, несмотря на кажущуюся мягкость нрава. Я вынужден был покинуть их круг, который, не скрою, стал мне необходим, близок.

Поиск работы затянулся. Там, где хорошо платили, было скучно и нужно было вкалывать от зари до зари; там, где мне было более-менее интересно, вакансий не было и не предвиделось. Я понял: требовалось нужное знакомство, а его-то я как раз и не имел.

Одному жить хорошо, пока есть на что. Все люди одиноки, но, даже зная это, они с легкостью оставляют в одиночестве своих близких и друзей. В этом обществе выживают успешные.

Я долго терпел, но ждать больше не было сил и смысла. Я позвонил Сашке. Молчание его было многозначительным. Я уже было подумал, что нас разъединили, но тут он заговорил:

– В Москву не приглашаю, тут своих жиголо хватает.

Я почти видел, как он улыбается, и хмыкнул в ответ:

– И не нужно. Я готов работать и здесь, вот только…

Он перебил меня:

– Знаю я твое «готов»: ты не задержишься на одном месте дольше, чем на полгода, но совет тем не менее я тебе дам. Один мужик в вашем городе способен тебе помочь; другое дело, что ты должен показать, что готов помочь ему. Я напишу рекомендацию, что ты, мол, коммуникабельный, ловкий, хороший друг, а он уже определит, годишься ты хоть куда-нибудь…

– «Хоть куда-нибудь»! Хорошего же ты обо мне мнения! – возмутился я.

– Не будем это обсуждать, – прохладно заметил он. – Итак, тебе нужна моя помощь?

– Еще как! – смиренно заверил я его.

– Ладно. Жди, я пришлю рекомендацию и телефон этого мужика.

– Спасибо, Саша, ты не представляешь… – Но он снова не дал мне договорить:

– Ты отлично знаешь, почему я это делаю, и не строй иллюзий, что ты свободен от меня. Пока.

– Спасибо. – Я сжал трубку в руке и прижался пылающим лбом к прохладной стене прихожей. Я знал, почему он помог мне, знал, хотя гнал от себя эти противоречивые мысли. Я был ему благодарен, но при этом страшно раздосадован, что Сашка ведет игру в одни ворота, и я ничем, в свою очередь, не могу помочь ему.

Слово он, как обычно, сдержал. И уже через два дня после нашего с ним разговора мне назначил встречу Кузакин Вениамин Дмитриевич, один из менеджеров российского концерна BMW, представленного филиалом в нашем городе. Я обалдел, но пошел.

Черт, он меня принял! Неужели у моего друга такая власть? Я до сих пор не знаю, радоваться мне или огорчаться, ведь не будь у меня этой работы, все могло бы кончиться совсем по-другому. Возможно, я не писал бы эти строки, сидя под чужим мне, как оказалось, небом, так и не обретя своего дома и не зная, кто первым прочтет их после того, как найдет. И в причудливом, диком узоре произошедших со мной перемен не было бы шелковой ниточки отличного от других цвета, яркой, пьянящей, душащей ниточки моей любви. Спасибо, Сашка, или будь ты проклят? Я не знаю.