Елена Ларина - Магия, любовь и виолончель или История Ангелины Май, родившейся под знаком Рыб

Чем отличается упавшая на пол копеечка от шляпки гвоздя?

Тем же, чем прошлое отличается от настоящего.

Прошлое торчит в настоящем, но тонкой своей ногой уходит в глубину времени, как гвоздь в толщу дерева. Я обожаю находить эти гвозди.

Две тысячи лет от рождества Христова. Что такое две тысячи лет?

Это вереница из сотни молоденьких женщин, каждая из которых – мама моей мамы моей мамы. Бабками и прабабками называть их не хочется. Какие они прабабки? Рожали своих детей в расцвете красоты и молодости. Пусть такими и живут в моем воображении. Сто женщин – это три полных класса женской школы – «А», «Б» и «В». Вереница матрешек: Шестопалова, Жукова, Вязовская, Дудкина, Крылова, Череватенко, Роголева… А дальше я не знаю. Вот стоят они, как на линейке, в шеренгу по одному. Отсюда и до рождества Христова. И знаю по фамилиям я только первых семерых. Зато я знаю, что каждая из них передавала другой, как эстафету, маленькую тайну – нормальные люди в нее не верят. Я все понимаю и никому ничего не навязываю. Как-нибудь потом расскажу.

Фамилию дают по отцу. Отцовская линия -длинная-длинная, как страховочный фал, уходящий в пропасть. Одна фамилия на века. Эгоцентризм. Тут и до войны недалеко. «Рюриковичи мы!».

А вереница матрешек веселей – ведь фамилии у них у всех разные. Как в классе. Смотришь в прошлое по женской линии и веришь, что все люди братья и сестры. Женщины всегда против войны.

Зачем я все время об этом думаю? Я тренируюсь. Слова затупились, как кухонные ножи. Ни черта не режут. Не доносят до меня свой смысл. И я повторяю их про себя снова и пытаюсь понять то, что сказала мне баба Нюра. Сказала, как будто это банальная прописная истина: «ЕСЛИ ЕСТЬ ПРОШЛОЕ, ЕСТЬ И БУДУЩЕЕ». А значит, его можно увидеть.

Я думаю об этом, и голова моя начинает «зацикливать», как заезженная пластинка. Точно такой же сбой происходит, когда я представляю себе бесконечную Вселенную. Тут же наступает предел сознания. Начинаешь скрипеть когтями, карабкаясь на его глухую стену, и падаешь мордой об землю. М-н-да… И кто это говорил, что сознание – целый космос? Может, и космос, только вот звезды на нем нарисованы, как очаг на картоне у папы Карло. Наткнешься носом – поймешь…

Это было месяц назад. Почти под самый Новый год.

Антон вышел из кабинета с моим заявлением в руке. Это я видела точно. Прошел мимо нас. Не глядя, бросил:

– Будут звонить, я у финансистов.

Я пониже склонила голову, слепо глядя на кратенький недельный отчет, который мне нужно было перевести для французских партнеров. С неослабевающей свежестью во взгляде я смотрела на него уже часа три. Если не больше. Ну да, Антон кинул его мне на стол еще до обеда. Он был мастером ничего не значащих фраз, которые по-русски звучали весьма внушительно. Но чтобы перевести их на другой язык, надо было по меньшей мере понять, что он сам желал сказать. А вот с этим проблемы были. То ли у меня, то ли у него. Вот уже три часа, как я пыталась в этом разобраться.

«Рост узкоцелевой аудитории за период третьего квартала убеждает в нецелесообразности расширения специального направления, рассчитанного на повышение покупательной способности потенциальных рекламодателей и потребителей рекламной продукции в видеоформате push and go».

У нормального шефа, наверное, можно было бы потребовать разъяснений. Но наш предпочитал иметь дело с людьми, не задающими лишних вопросов. А вернее, мы сами предпочитали никаких лишних вопросов не задавать.

Антон вернулся довольно скоро. Все так же отстраненно спросил:

– Звонил кто?

Ирка протянула ему список. Он взял. На ходу начал читать. И, уже открывая дверь к себе в кабинет, мельком взглянул в мою сторону и сказал:

– Зайди-ка. Ты мне нужна. – И оставил дверь открытой.

Видимо, зайти я должна была немедленно. От скорости, с которой он пронесся через приемную, меня окатило ветром. Я вздохнула, остановившись на секунду на пороге. И решительно вошла, плотно прикрыв за собой дверь.

– Это как понимать? – спросил он тихо, усаживаясь за стол и пододвигая ко мне мое выстраданное заявление. Его голова, гладкая, как колено уютной женщины, зловеще сверкнула, пустив мне в глаза молнию. Зевс… Громовержец…

Антон уставился на меня прозрачными глазами, которые всегда меня немного пугали почти полным отсутствием цвета. Они были точь-в-точь как стеклянная банка с водой, да еще и на подоконнике. Почти невидимки, прибитые к лицу черными шляпками зрачков. Белые длинные брови заняли разновысотные позиции. Породистое лицо истинного арийца, некогда так глубоко поразившее мое девичье воображение, выражало брезгливое недоумение.

Руки соединил перед собой в замок. Мирного урегулирования явно не предвиделось.

– Антон Альбертович, я считаю, что должна уйти. После всего, что случилось.

Я чувствовала, что поведение мое крайне честное и благородное. Жаль, не было зрителей. Из-за ошибки в сделанном мной переводе у него был грандиозный скандал с французским боссом. Это даже не было ошибкой, – это было невнимательностью. Перепечатывая в таблицу цифры, я переставила их местами. Не специально, просто устала. Но финансовый отчет от этого выглядел сущим абсурдом.

– Да ты еще застрелись! – цинично посоветовал он. И после недолгого молчания нежно произнес: – …твою мать, – с такой интонацией, как будто это было: «горе мое луковое». Если бы я была кошкой, то, наверное, прижала бы уши. Матом он нас не баловал. – Разреши все-таки мне решать, что тебе делать. Если б мне нужно было, чтобы ты ушла, тебя бы здесь давно уже не было.

Он демонстративно порвал мое заявление. Я сидела, положив руки на колени, и наливалась черной злостью. Я для себя уже все решила. И сложностей не предвидела. Именно в этом и заключалась моя ошибка. С этим человеком без сложностей у меня не было ничего и никогда.

– Это что же – рабство? – спросила я отчаянным шепотом. – От вас что, думаете, нельзя уйти?

– А ты попробуй! – предложил он, вальяжно откидываясь на спинку кресла. Но расслабленная поза была лишь иллюзией. Я прекрасно видела, как нервно он барабанил пальцами по столу.

Он старше меня на восемь лет. А значит, скоро у меня тоже будет уютная лысая голова, почему-то подумалось мне. От «нерьвов». Если, конечно, сегодня меня не уволят.

– Я не могу здесь работать, – начала я спокойно и рассудительно. Только не нервничать! – Ведь вы мне теперь не доверяете. И вообще, на меня теперь все так смотрят… Не хочу. Отпустите.

– Да кто на тебя смотрит?! – он вдруг разъярился. – Кто на тебя смотрит! Да никто даже понятия не имеет… Идиотка! Даже Жорж об этом не знает. Я сказал, что отдал отчет в бюро переводов, а ты болела. Поняла? Смотрят на нее… Может, из-за чего другого смотрят, а?