Александр Андрюхин - Дежавю на крови. История о том, что получает мужчина, готовый на все ради любви

– Ну, и сколько давали тогда за доллар?

– Рубль.

– Вахтер, наконец, расхохотался, а уборщица обиженно защебетала:

– А что, по-твоему, по тем временам пятнадцать тысяч рублей были не деньги?

На этой фразе раздался звонок, и Трубников, встрепенувшись, поднял трубку. Звонила жена.

– Ты еще на работе? – спросила она.

– Да.

– Домой собираешься?

– Буду в одиннадцать. Сейчас я поеду в больницу к Диману.

Было уже без пятнадцати девять. «Пора», – сказал сам себе издатель и начал неспешно одеваться. А из коридора тем временем энергично доносилось:

– Вот сейчас все бросились рожать за деньги американским миллионерам. А знаешь, кто первый ввел эту моду? Я!

– Ну и чем ты гордишься? – недовольно пробурчал вахтер. – Что ты стерва, и показала стервозный пример?

Трубников оделся и вышел из кабинета. Уборщица тут же умолкла, а вахтер, осклабясь, фальшиво удивился:

– Это вы до сих пор работали, Евгений Алексеевич? Поздненько вы сегодня.

– До свидания, – буркнул гендиректор и вышел на воздух.

Прежде, чем сесть в машину, Трубников зашел в гастроном. Накупив все, что полагается для больного, Дмитрий бросил пакеты на переднее сиденье и завел машину. Ровно в половине десятого он трижды бибикнул у крыльца больницы и вышел с пакетами из автомобиля. Входная дверь с готовностью распахнулась, и медсестра в белом халате сделала пригласительный жест.

– Куда вы столько накупили? Ему все равно нельзя.

Она провела по лестнице на второй этаж и остановила у двери с цифрой четыре. Трубников сунул ей двадцатидолларовую банкноту и толкнул дверь.

Колесников лежал под капельницей с закрытыми глазами, но был уже не так бледен как утром. Он медленно повернул голову на посетителя и сразу оживился.

– Женька! Ты у меня единственный друг. Я знал, что ты меня спасешь. Молоток, что приехал.

– Куда валить? – спросил Трубников.

Дмитрий перевел взгляд на пакеты и присвистнул.

– Вали на тумбочку. Мне все равно есть нельзя. Кстати, бутылочки нет?

Трубников не ответил. Избавившись от провизии, Евгений придвинул стул и сел у изголовья больного.

– Ну как себя чувствуешь?

– Очень хреново. Очень…

Колесников страдальчески опустил веки и застонал.

– Вены сшили?

– Умоляю, не говори мне про вены! Я очень впечатлительный, – поморщился Диман. – Если ты имеешь в виду самочувствие в смысле здоровья, то оно удовлетворительное. Но морально мне очень плохо. Этот Олег стоит у меня перед глазами, как живой.

Колесников снова в бессилии опустил глаза, а Трубников подавил улыбку.

– Как живой, говоришь? А он и есть живой.

Колесников дернулся и испуганно покосился на дверь.

– Ты уже в курсе? В том-то и дело, что живой! Я его убил, а он, как ни в чем не бывало, разгуливает по Москве. И Марго ведет себя так, как будто ничего не случилось. Как будто сама не уговорила меня укокошить молокососа.

«Все ясно. Это шизофрения, – сделал вывод посетитель. – Нужно с ним поосторожнее».

– А может, тебе приснилось, что ты его убил. А на самом деле не убил. Так бывает иногда…

– Да, ты что! – вытаращил глаза больной. – Ты меня за шизофреника считаешь? Может, ты думаешь, что у меня крыша поехала? Я в Олега всадил две пули вот этой самой рукой…

Колесников так разволновался, что капельница едва не загремела на пол. Как раз в правую руку и была воткнута игла, а на левую – наложена шина.

– Успокойся, – потрепал по плечу Трубников. – Верю, что укокошил. Главное, не волнуйся. Выпишут, – мы с ним разберемся.

– Правда, разберемся? – воскликнул Колесников, и его глаза наполнились слезами. – Ты мой единственный друг…

– Только не говори психологу, что порезал себя из-за того, что убил человека. А то упечет в психушку.

– Я что, идиот? – зашевелил усиками Колесников. – Меня не в психушку, а за решетку упрячут. Я психологу сказал, что у меня жуткая депрессия от одиночества. Жениться мне, словом, надо и детей заводить. Дети – лучшее лекарство от депрессии. Так я сказал врачу.

«Смотри-ка, шизофреник, а соображает», – удивился Трубников.

– А вообще, – произнес Евгений как можно мягче, – на убийцу ты не похож. У убийц глаза неподвижные. А у тебя они всегда бегают. Я знал одного киллера. Он раньше ошивался в пивном подвальчике на Таганке. «Харчевня» называется. Когда он входит в «Харчевню», все посетители затихали.

Колесников вздрогнул и ошеломленно впился в глаза.

– Слушай, – произнес он с ужасом, – Ты сейчас слово в слово произнес первую строку из моего романа.

– Какого романа? – недовольно поморщился Трубников, подозревая, что лечения в психиатричке не миновать.

– Исторического. Про королеву Марго. Вот он у меня, под башкой! Возьми!

Трубников сунул под подушку руку и нащупал общую тетрадь.

– Как она у тебя здесь оказалась? – удивился он.

– Я, прежде чем перерезать вены, сунул роман под ремень, чтобы уйти вместе с ним. Потому что это самое подлинное, что есть во мне. Ты возьми, почитай!

– Ты что, написал роман? – спросил Трубников.

– К сожалению, нет. Я только начал его писать в восемьдесят девятом году, – грустно вздохнул больной.

– В восемьдесят девятом?

– Ну, да! Ты помнишь, после девятого совещания мы ходили по издательствам со своими стихами, а нам везде говорили, что стихи теперь вряд ли будут печатать? Вот если бы вы принесли по историческому роману, тогда бы опубликовали без разговоров. Ну, я сразу после этого и сел за исторический роман. Но дописать не довелось…

«Считать ли это новой подлостью? – думал Трубников, катя по ночной Москве. – Хотя на первый взгляд ничего подлого не было. Ну, взялся человек писать исторический роман. Что тут криминального?»

Однако, как взялся? Втихомолку, не посвятив друга в свои эпические замыслы. Правда, никто не обязан делиться своими творческими планами, но ведь когда они вышли из «Молодой Гвардии», Трубников сам предложил:

– А давай напишем по историческому роману? Что нам стоит, талантливым и энергичным. Опубликуемся, прославимся, разбогатеем. После этого издатели сами будут бегать за нами с высунутыми языками.

В то время очень хотелось печататься. Ей Богу, на все бы пошел, лишь бы опубликовали. Однако Колесников сморщил нос и презрительно хмыкнул:

– Мы с тобой поэты, или кто? Мало ли чего захотят эти тупые окололитературные крысы? Если каждому потакать, то грош нам цена как литераторам.

Трубников на сто процентов согласился с Колесниковым. Действительно, для того Господь и рождает поэтов, чтобы они противостояли обывательским потребностям толпы. Помнится, в ту минуту Евгений навсегда отбросил мысль об историческом романе. Однако Колесников опять слукавил. Пришел домой и сел за роман на потребу все тем же беспринципным издателям, о которых он отозвался с таким пренебрежением.