Елена Глебова - Такси на комоде

Шеремет сидел неподвижно у полураскрытого окна. Его тёмные очки нервировали экзаменуемых. Вообще у кгбэшников была отвратительная манера держать себя на экзаменах – никогда, глядя со стороны, не понять, куда направлен взгляд человека в тёмных очках. Может, он дремлет или отдыхает с закрытыми глазами, а, может, в упор тебя разглядывает, пытаясь подловить на шпорах. Эта маленькая такая невинная, на первый взгляд, уловка, как минимум, раздражала. Возникало ощущение, будто с тобой играют краплёной колодой. Двенадцать человек. Вся подгруппа прошла проф. подготовку и сдавала языковой экзамен. Шеремет устало зевнул. Сложно принимать экзамены у девчат семнадцати лет отроду, где одна красивее другой, но условия обучения в языковой спец. школе были регламентированы. Билеты с темами розданы, и теперь кудрявые и чернобровые, голубоглазые и курносые, веснушчатые и лопоухие сидели и строчили каждая на своём листочке.

Уже ближе к обеду, когда зачётная ведомость была полностью заполнена, и экзаменуемый класс распущен по домам, к Шеремету заглянул Фёдор Сопойко:

– Ну, как твои горлицы? Хороши, не правда ли? Это не у курсантов в военном училище экзамены принимать. Как успехи?

– Да ничего так, – Шеремет вновь устало зевнул и равнодушно добавил, – я бы троих из них выделил: те две, которые рядом писали на первой парте, и ещё большеглазая такая, как её, Нелазская. Умница-девочка. Память отличная, и, знаешь, по-моему, та ещё штучка. Она им всем ещё хвосты накрутит.

– Это в каком смысле? – Сопойко даже перестал жевать свой бутерброд. Его не изуродованное интеллектом лицо, не особо обременённое какими-либо мыслями выражало тупое непонимание: что значит «накрутит хвосты».

– Это, Федя, редкое сочетание красоты и ума. Девка будет видная. Берём в обработку. Нам такие и нужны.

– Эта пигалица что ли, которую из-за портфеля не видно? – Сопойко чуть не поперхнулся бутербродом, который колом встал в горле от удивления.

– Это она перед нами, Федя, пигалица с портфелем, а переодень её и причеши – такого сотрудника ещё поискать надо.

– А этих двоих с первой парты берёшь? – Сопойко был поражён такими умозаключениями Шеремета. Шеф порой убивал его наповал. Женщины меньше, чем в четыре обхвата, вообще Сопойко не воспринимались и не рассматривались как класс. Какая красота может быть у спичечного коробка? Ножки – как карандаши в карандашнице, тощая, как перепёлка, и маленькая, как из блокадного Ленинграда. Ну, личико смазливое, но четыре обхвата – это вещь. Худосочная, хлипкая, как цыплята по рубль ноль пять, тут и личико не поможет….

– Этих с первой парты – в резерв, – устало заключил Шеремет, – оформи протокол, Федя, и завтра вызывай на собеседование всех троих.

Лида Нелазская в свои семнадцать лет никогда не курила и даже не пыталась. Вместо этого она с детства грызла сначала ногти, затем карандаши. Размякшие обгрызенные края карандашей и ручек с головой выдавали её внутреннее нервозное состояние. Она крутила и кусала их, даже не замечая того, как обычно курильщики крутят сигарету. Эту отвратительную привычку она сохранила за собой на всю жизнь. Языковой экзамен Лида сдала на «отлично», что, впрочем, было не удивительно, но снова из портфеля выпал «съеденный», утративший былую форму карандаш, и неприятное ощущение возобновилось. Инструктаж… А что ещё можно было ожидать по окончании специализированный школы?

Обладая природным очень острым, восприимчивым и хватким умом, Лида впитывала знания, как губка. Выросшая в захудалой деревеньке, по воле случая она приехала к тётке в город и осталась там учиться. Тогда Лида впервые увидела, что кроме варёной картошки, солёных огурцов да репы с варёными яйцами, на столе бывает мясо, а ещё сгущёнка, а по праздникам даже приличные конфеты. В городе Лида впервые в своей жизни попробовала мороженое в бумажном стаканчике с деревянной палочкой, кубики «какао с молоком» и томатный сок, в который добавляли соль по вкусу одной и той же ложкой из содового раствора все подряд, кому не лень. Для Лиды всё это было в диковинку, своеобразным деликатесом и непозволительной ранее роскошью. Тётка перекроила своё старое пальто, вывернула его ткань наизнанку и за несколько ночей сострочила Лиде пальтишко по фигуре. Это перелицованное тёткино пальто Лида сохранит на всю свою жизнь, как миллионеры хранят до конца своих дней первую заработанную ими лично монету. О том, чтобы возвращаться обратно в Нелазское, в свою маленькую позабытую Богом деревушку, чтобы стать там дояркой или почтальоном – об этом не было даже речи. Такой вопрос перед Лидой не стоял в принципе. Тётка, работавшая зав. магом, как только выяснилось, что Лида делает успехи в учёбе и даже не малые, по протекции быстро перевела девочку в спец. школу с профильным языковым уклоном. И теперь в портфеле Лиды Нелазской лежал аттестат об окончании средней школы с отличием. Лида свободно переводила без словаря и на ура владела иностранной разговорной речью. И всё, как бы хотелось, но инструктаж портил всё дело.

«Доносить на товарищей, – Лида снова непроизвольно зажевала кончик карандаша «конструктор тм», – как это? Болтать с девчонками, работать вместе с ними, а потом доносы втихаря строчить?! Ну, это не доносы, а «информирование руководства». Надо же так обозвать и перевернуть с ног на голову привычные понятия! А как я им всем буду в глаза смотреть? А смогу ли я это сделать? А вдруг этот Шеремет и с остальных взял подобную расписку о согласии в сотрудничестве? Я – на них, а они – на меня… Господи, как же это меня так угораздило?! Я не хочу! Не хочу! Не могу и не буду! Мне противно, отвратительно и мерзко всё это! Ну, а куда теперь?! Если даже гипотетически представить, что я рву контракт по каким-то причинам и уезжаю обратно в Нелазское, в эту дыру? Кто я там? Что я там? Я знаю два языка, свободно излагаю мысли и на том, и на другом, безошибочно пишу все языковые диктанты и сочинения, у меня самые высокие баллы в группе по аудированию, вполне приемлемое для русских произношение. Мне в Нелазском всё это коровам рассказывать? Господи, что делать-то? А если не доносить? Если писать не всё, что слышишь и видишь? А вдруг кто узнает, что из меня стукача сделали? Что говорил Шеремет? Что я – комсомолка, и в том, чтобы информировать партийное руководство обо всём, что происходит среди коллектива – в этом нет ничего зазорного и скабрезного, это нормально, это просто необходимо для выявления и устранения аполитичных, социально безответственных и морально разлагающихся членов советского общества.