Сергей Минский - Дорогая пропажа

Искрящийся отраженным светом ярких фонарей и гирлянд свежий снег, клочками пуха разбросанный по притоптанному промерзшему перрону, испуганно шарахался в стороны от торопливых ног. Беспрерывная полярная ночь и начищенные крепким морозным воздухом звезды на черной бесконечности неба рождали ощущение присутствия вечности. И от этого присутствия в сиюминутности житейской, такой глупой, такой с вездесущим налетом мещанства, такой, казалось бы, в данный момент неприемлемой суеты в душе исподволь возникал конфликт, внося в окружающую картину мира еще большую жизненность. Легкий запах креазота и угольного дыма, вертикально поднимавшегося над крышами вагонов, будили в Наташиной груди уснувшие до поры, но не истаявшие во времени чувства. А морозный, покалывающий ноздри воздух, словно лопающиеся пузырьки восхитительного от переполнявшего ощущения праздника шампанского, добавлял в них терпкости и остроты одновременно. Это бередило разбухшую чувствами душу, соединяя прекрасное прошлое с не менее прекрасным настоящим, отчего все, что в ней – в этой душе происходило, и начинало казаться долгим, как и сама вечность, настоящим.

«Господи, как же давно это все было! И как недавно», – Наташа бесцельно пошла по перрону. Окна с фирменными занавесками и провожающие, смешно жестикулировавшие около них. Девушки и парни в темно-синих, кажущихся черными шинелях у проемов вагонных дверей, занятые проверкой билетов и просто весело общавшиеся со своими коллегами из соседних вагонов. Группы и одинокие пассажиры с чемоданами и сумками, спешившие скорее занять свои теплые места. Это было так до боли знакомо, так томительно, с такой грустью отзывалось в сердце, и в то же время наполняло его радостью, что у Наташи, не имевшей возможности нейтрализовать иначе противоречивые чувства, увлажнились глаза. Наконец, после горделивого напоминания диктора, наступил апофеоз всего этого многогранного в своей сложности действа: поезд громыхнул многотонным металлом, стронулся с места и, набирая ход, стал все чаще повторять на стыках свое привычное «тук-дук, тук-дук».

«Все! Домой! Хватит с меня переживаний!» – Наташа вдруг ощутила дискомфорт. И от того, что начали проклевываться в памяти не те воспоминания, которые бы только радовали: как при этом обойтись без Пашиного в них присутствия, как без него вообще что-то может быть? И оттого, что пальцы ног начинали зябнуть даже в пимах, даже несмотря на шерстяные, почти новые, купленные этой осенью у домовитой соседки носочки: та говорила, что в нити вплетала собачью шерсть, обещала – будет тепло. А волоски мохеровой шали с осевшим на них от дыхания инеем, норовили неприятно коснуться щек, если нужно было повернуть голову. Тоже неприятно. Тепло кассового зала, недолго ощущавшееся под дубленкой, ушло, как и только что окрылявшее желание оказаться на стылом морозном перроне. Наташа заторопилась, прикрывая варежкой рот и нос от обжигающего воздуха. Обошла здание вокзала и через несколько согревающих быстрым движением минут оказалась на привокзальной площади. Пришлось еще немного ускорить шаг, потому что боялась не успеть на стоявший у остановки рейсовый автобус. Оказалось – совсем зря. Еще минут пять он простоял, не трогаясь с места.

Из автобуса – в магазин: купить молока и хлеба. Благо – по дороге: не надо никуда заворачивать – отклоняться от привычного маршрута.

Выйдя из магазина, Наташа снова испытала радостное чувство: при почти полном отсутствии движения в воздухе, плавно паря в свете предпраздничных огней, кружились непонятно откуда взявшиеся редкие снежинки. Это было так красиво – так сказочно красиво, что она неожиданно остановилась. Залюбовалась. И покупка билетов, предполагавшая поездку к сестре на Новый год, и это начинавшееся в свете фонарей снегопредставление, и витрины магазинов, сплошь украшенные огнями и серпантином, ярко освещенная улица, и народ, сновавший взад и вперед по своим делам – все это создавало ощущение неизбежно приближавшегося эпохального события, вплетая в канву ожидания что-то такое хорошее и светлое, что, казалось бы, из ожидания превратится в реальную жизнь. Такую же хорошую и светлую, как и само ожидание: это обязательно случиться, наперекор уже случившемуся…

Состояние сознания, только что восторгавшееся великолепием окружающего мира, почти мгновенно улетучилось, почти враз изменилось, заставив Наташу уйти в себя. Вот радоваться бы. Ведь по-настоящему никогда не любила мужа. И не то чтобы просто догадывалась, знала наверняка – изменяет. Ну вот ушел. Оставил все. Казалось бы, о чем мечтать? Ведь иногда в порыве чувств сама об этом думала – вот если бы. А ушел, и как-то совсем уж грустно стало. «Ну не любила. Ну и что? – во внутреннем взоре мелькнуло лицо мужа, – Жили же все-таки. Сколько таких, как мы. А, может, дело в привычке: может, из-за нее и не по себе?» В не нашедшем ответа сознании на секунду возникла пауза. Словно оно само куда-то исчезло – словно распалось. И сразу же вернулось, или собралось воедино. Возвращение сознания принесло с собой понимание, что привычка-то привычкой, но ее роль не настолько велика, как может показаться, что причина угнетающей чувства грусти и сосущего ощущения пустоты совершенно в другом. «Потому что опять бросили… – тайна, которую тщательно прятала и охраняла бессознательная Наташина суть, наконец, стала явью, – Да, – она вздохнула, – Потому что оставили – за ненадобностью… та ведь беременна», – Наташа снова исподволь тяжело вздохнула и мысленно, как бы очнувшись ото сна, поймала себя на этом. Она знала имя любовницы мужа, но иначе как «та» или «эта» для себя не называла – язык не поворачивался. «А чего я ожидала? Что все будет тишь да гладь, если муж на десять лет старше? Я увела, и у меня увели. Так тебе и надо…»

Но где-то глубоко внутри всей Наташиной сути начинало теплиться запаздывающее удовлетворение, находя благодатную почву, некогда щедро удобренную самыми лучшими на земле чувствами. Она его уже даже осознавала это удовлетворение. Она свободна. Она совершенно свободна! У нее есть все для жизни. А еще у нее есть письмо Полины.

Подсознание, зацепившись за возникшую информацию, стало провоцировать чувства, а те, в свою очередь, воображение. И Наташа, не колеблясь, поддалась обаянию их тандема. «Неужели, Пашенька развелся со своей? Полька пишет – обратного хода вряд ли можно ожидать – проблема разрослась. Теперь эта поездка… неужели судьба снова собирается свести нас? – сердцу в груди стало тесно, и Наташа выдохнула воздух, – А сын его? Вдруг ради сына сойдутся?» Она нутром ощутила, с какой-то нечеловеческой тоской в онемевшем сердце, что не сможет вот так – сходу. Поняла, что ей необходимо время, чтобы окончательно убедиться, что с Пашей не все в прошлом. «Приеду – увижу, – решила, – Мало ли что Полинка говорит».

Читать дальше