Марк Барроклифф - Подружка №44

И перевернул страницу.

– Для тебя – может быть. Дело в том – я много об этом думал, – что сердце отдаешь лишь однажды. Я понял, хоть и слишком поздно: она мой идеал, женщина моей мечты. Я пытался забыть, целый год честно пытался – и не могу. Она создана для меня. Если такое уже с тобой случилось, заводить новые романы бессмысленно. Все они будут отравлены сознанием того, что когда-то ты был совершенно счастлив. Я хотел бы вернуть это, но знаю, нельзя.

Джерард с грустью почесал затылок и обвел взглядом комнату, не встретившись ни с кем глазами.

– Джерард, у тебя больной вид, – сказала Лидия. Действительно, вид у него был неважный: бледное лицо, казавшееся еще бледнее по контрасту с черными волосами, приобрело восковой оттенок, какого я не видел с того дня, когда мы перекатались на аттракционах в луна-парке.

– Эмоциональная дурнота, – пояснил Фарли. – Вызвана возней в закоулках смятенных чувств. Особенно губительна для тех, кто не привык к дальним путешествиям в эти края.

– Я в порядке. Она, гм… ну, она просто понимала меня, – откликнулся Джерард, отвечая на никем не заданный вопрос.

– А потом бросила. – Мне показалось полезным освежить в его памяти факты.

– Хуже супруги, которая тебя не понимает, только одно: супруга понимающая, – изрек Фарли, дошедший тем временем до спортивной страницы.

Лидия, несмотря на грозившие захлестнуть ее с головой волны нашего ребячества, не отставала:

– Она понимала тебя – что именно? Твои страхи? Твои надежды?

Джерард заметно позеленел. Распинаться на столь щекотливую тему так долго было ему явно не по нутру.

– Да, она понимала мои страхи. Пожалуй, что так.

Фарли поднял глаза от футбольного обозрения.

– А какие у тебя страхи?

– Ну, наверное, как у всех.

– Например?

– Страх одиночества.

– Отлично сказано: «Я хочу, чтобы ты вернулась, потому что мне одиноко». Освободить ей полку в кухонном шкафу? – спросил я самым серьезным тоном.

– Если она понимала, что тебе одиноко, то, наверное, должна была понимать, что не может дать тебе то, чего ты от нее ждешь, – забеспокоилась Лидия.

Лицо у Джерарда сделалось как у солдата после кросса с полной выкладкой, получившего приказ еще раз обежать вокруг блокгауза.

– Ну, потом еще она понимала, что работа не доставляет мне удовольствия. Что я надеюсь на нечто более интересное.

– А еще она понимала, что ты собираешься послать все это к черту, – радостно подсказал я.

– Еще она понимала, что я ее люблю. Вот это у меня в голове не укладывается. Не знаю, как можно взять мою любовь и просто наплевать на нее ради того безмозглого патлатого хлыща.

– Кто хочет тост? – с тоскующим видом спросил Фарли.

– Я хочу, – отозвался Джерард.

– Я пошутил, – сказал Фарли. – Впрочем, если ты сам сделаешь…

Джерард поплелся к хлебнице – единственному понятному предмету в море неразрешимых вопросов.

– Дело, – продолжала Лидия, – в письме. Нельзя ждать от девушки, чтобы, прочтя весь этот бред, она подумала: «Да он же любит меня». Ты излил душу, а теперь порви бумагу и выбрось. Напиши что-нибудь попроще и думай о хорошем.

Джерард отошел от хлебницы, взял у Лидии письмо и с трагическим видом сложил его пополам. Затем аккуратно убрал в конверт, а конверт заклеил.

– Эта маленькая ракета, – сказал он, – ударит точно в цель.

– А цель, по-видимому, находится прямо над твоей задницей, – улыбнулась Лидия.

– Если это любовь, то за нее стоит бороться, и надо только выбрать оружие, которое тебе по плечу, – скучным голосом, будто объясняя, как вешать полку на кухне, проговорил Фарли.

– Польские кавалеристы тоже так думали, когда во время Второй мировой войны выходили против гитлеровских танков, – поддакнул я.

Фарли продолжал развивать тему:

– Если он перед ней извинится, есть вероятность, что выйдет фальшиво, а если не станет, ничего не теряет: все равно она его уже бросила.

– Мне извиняться не за что, – возразил Джерард.

– Тогда ничего не пиши, – хлопнув ладошкой по столу, сказала Лидия.

– Прекрасная мысль, – поддакнул Фарли. Чего это он, интересно знать, так беспокоится за других?

– Тогда у меня останется чувство, что все это сошло ей с рук. Я целый год боролся с собой, я год ничего не писал. Тебе-то хорошо, Фарли, ты никого не любишь. И никогда не любил. А вот если бы встретил девушку своей мечты, а потом потерял ее, посмотрел бы я на тебя.

– Я и встретил. И вообще, если уж на то пошло, я влюблен.

Пес, все это время честно игравший в нашей кухне роль барометра настроения, перестал грызть поддельную вегетарианскую кость (подарок Джерарда) и вопросительно посмотрел на Фарли. Я ожидал достойного завершения фразы, например: «Да, я влюблен без памяти – в себя самого» или какой-нибудь еще неоригинальной шутки. Мне и в голову не могло прийти, что он говорит серьезно. Фарли в нашей кухне в субботу утром само по себе потрясение, но влюбленный Фарли?..

Джерард среагировал первым. Очевидно, он принял слова Фарли всерьез.

– Ерунда, ты влюблен до следующей девки, а потом будешь влюблен в нее.

Фарли выпустил в потолок облачко дыма от очередной «Мальборо». Он явно успел взять больше одной сигареты, пока я не сообразил убрать со стола пачку.

– Думай как хочешь.

– Кто же эта счастливица и заставила ли она тебя сдать кровь на СПИД? – с вытянувшимся лицом спросила Лидия.

– Она себя особенно везучей не считает. И вообще ей на меня плевать. Стервоза, правда?

– Она стервоза или жизнь стервоза?

Как и я, Лидия до сих пор не освоилась с некоторыми разговорными оборотами, особенно сленговыми. А я, честно сказать, уже и не знаю, когда уместен сленг. Верный знак неотвратимого приближения среднего возраста. Второй, разумеется, ноздреватая, бугристая кожа, которой к сорока годам обзаводятся все мужчины. Ее замечаешь, только когда при взгляде на свои фотографии двадцатилетней давности начинаешь недоумевать, куда делись те гладкие щеки и откуда взялся этот лицевой целлюлит. У Джерарда процесс захватил обе щеки, но меня пока чаша сия миновала, только линия подбородка чуть обрюзгла. Обычно это черное дело довершает появление детей. Один мой друг, родив ребенка, утратил свежий вид в пугающе краткий срок. Когда я говорю, что мой друг родил ребенка, то имею в виду, что родил он его, конечно, не сам, но по природной лени остался жить с его матерью. У Фарли, поддерживающего молодость усилием воли, ни ноздреватой кожи, ни заминок в использовании сленга не наблюдалось.

– Жизнь. Она-то не стервоза, просто мечтательна. – У всех уроженцев Уотфорда есть один общий недостаток: говорят они монотонной скороговоркой, более подходящей для объявлений на вокзале, чем для пылких изъявлений страсти. «Скорый поезд до Уолверхэмптона отправляется в 5.45. Вагона-ресторана нет. От твоего взгляда все во мне пылает. Спасибо за внимание».