Джеки Коллинз - Голливудские мужья

Он попробовал криво усмехнуться, но не вышло… он беспомощно развел руками.

– Ради Нормана я изменил всю свою жизнь, – сказал он.

– Неправда, – возразила она. – Ты все изменил не только ради Нормана. Ты сам этого хотел.

Он понял, что она права, и снова кивнул.

– Да, верно. Все время жить во лжи – это меня убивало.

– А теперь ты свободен.

– Наверное.

Она стиснула его руку.

– Знаешь, что в таких случаях говорит Беверли? Одно такси пропустил – еще десять приедут.

– Я никого не ищу.

– Пока не ищешь.

На лице его все-таки возникла улыбка.

– Сестренка, я тебя люблю.

– И я тебя, младший братец.

Мелани-Шанна запекла индейку сама. Отварила сладкий картофель, украсила стол брокколи, хлебом, зеленым горошком, приготовила густой соус.

– Вкус-нятина! – похвалил Мэннон, протягивая тарелку за добавкой.

Как-то ее заблудший муж вдруг изменился, подумала Мелани-Шанна, подкладывая ему мяса. Из Пуэрто-Валларты он вернулся другим человеком. Первое, что он сказал:

– Я не хочу разводиться. Я тебя люблю. Люблю ребенка. Из-за этого фильма я совсем спятил. Разводиться не будем. Я хочу продать этот чертов особняк и купить домик в Мэндвилл-Каньоне – около побережья. Там будет место и для лошадей, и для собак. И чтобы у нас появилось еще шесть детей. Как ты на это смотришь?

Поначалу она и думать об этом не хотела. Но Мэннон обладал дьявольским даром убеждения – не говоря об очаровании, – и в конце концов она уступила. Как-никак, она его любила.

– Это были не съемки, а кошмар, – сказал он ей. – В следующий раз ты поедешь со мной. И сына возьмем. Вечера в одиночестве – с этим покончено.

И он так крепко обнял ее, что она испугалась – не хрустнут ли кости.

– Что случилось Мэннон? – спросила она как-то робко.

– Ничего, – ответил он. Помолчав, добавил: – По крайней мере, пока рассказывать не хочется.

Рождественский ленч Нора провела у Силвер – вместе с Фернандо, его приятелем Бойсом, художником Силвер по гриму, Раулем, и ее бывшим агентом Куинном Лэттимором, который недавно развелся с женой, прожив с ней двадцать восемь лет.

– Мне даже думать неприятно о том, что кто-то встречает Рождество в одиночестве, – призналась она Уэсу.

– Угу, – согласился он, вспомнив, сколько раз он встречал Рождество в одиночестве и на мели, а в результате оказывался в постели с женщиной, столь же несчастной и одинокой.

Какое счастье, что Силвер снова с ним разговаривает. Наткнувшись в «Джорджио» на Ребу, она совсем сорвалась с катушек и закатила настоящий скандал – взыграла ревность.

Кто эта женщина?

Ты с ней спал?

Господи, Уэс, где были твои глаза? Может, мне называть тебя Уэсли? Уэсли!

И как она в постели? Хороша? С виду – типичная проститутка. Старая проститутка. Дешевка.

Как ты мог позариться? Когда это было? Недавно?

Мы уже были вместе? Я тебя ненавижу!

Силвер ревнивая – такую Силвер он еще не знал. Уклоняясь от ее язвительных выпадов, он понимал – по крайней мере, он ей не безразличен. И был счастлив. Настолько счастлив, что сделал широкий жест неповиновения – пошел в банк «Ферст Интверстейт», открыл свой сейф и забрал оттуда все приложенные денежки. А уголовники из Лорел-Каньона пусть застрелятся. Он им не вернет ни гроша. Он эти деньги заработал – до последнего цента.

И Реба Виногратски пусть застрелится. С ней вообще разговор короткий.

С деньгами в кармане он солидной походкой вошел в «Тиффани» и объявил о своих намерениях.

– Мне нужно колье тысяч так на девятнадцать, – сказал он небрежно. – С учетом налога. Покажите, что у вас есть.

Он остановил свой выбор на рубиновом сердечке, вкрапленном в бриллиантовую мозаику, сидевшую на пересыпанной бриллиантовой крошкой золотой цепочке. Подарок пока оставался при нем. Время еще не приспело.

– Божественная индейка, – воскликнул Фернандо, прижимая к губам салфетку.

– Божественная, – эхом откликнулся Бойс, и его посеребренный хохолок согласно кивнул.

– Силвер, дорогая, неужели ты это приготовила сама? – поддразнил ее Рауль.

– Naturellement, mon cheri! [13]Разве вы не знаете, какие чудеса я умею вытворять у плиты?

Все засмеялись.

На кухне Владимир и Юнити, чинно сидевшие за столом, провозгласили тост, держа в руках стопочки с отборной «Столичной».

– За свободу, – сказал Владимир, одним глотком забрасывая в себя бесцветную жидкость.

– За деньги, – предложила свой вариант Юнити.

Они улыбнулись друг другу, как заговорщики. Каковыми они и были. «Скандал» платил им сто двадцать пять тысяч долларов за подлинную историю Силвер Андерсон, Уэса и Хевен. Материал собирались печатать в течение трех недель, и первая порция ожидалась в киосках в первый понедельник нового года.

Владимир и Юнити к тому времени будут уже далеко.

ГДЕ-ТО В НЬЮ-ЙОРКЕ…

КОГДА-ТО В СЕМИДЕСЯТЫЕ..

Став жить с Эли, девушка поняла – она словно начала жизнь заново. Такого добродушного, неунывающего весельчака она еще не встречала и вскоре стала отзываться на его доброту.

«Откуда ты?»

«Не хочу об этом говорить».

«А чем собираешься заниматься?»

«Официантка – работа нормальная».

«Нет».

«Почему?»

«Потому что мы пришли на эту землю, чтобы сотворить нечто удивительное. Поставь перед собой цель – и вперед!»

У нее не было никаких целей. Жить – этого уже достаточно.

Эли не позволял ей плыть по течению. Он настоял, чтобы она вместе с ним ходила на уроки вокала и танца. Как-то раз он взял ее на репетицию в драматическую студию, и она, завороженная, следила за тем, как он играл роль в «Макбете».

«Это Шекспир», – сказал он ей.

«Что такое Шекспир?»

«Издеваешься надо мной, да?»

На ее день рожденья он забросал ее книжками о великих драматургах и их лучшими произведениями.

«Иметь хорошенькую мордашку – этого мало», – сказал он ей.

Пронизанные пафосом, подлинно драматические, но так похожие на реальную жизнь сюжеты захватили ее воображение.

Иногда Эли приводил домой кого-то из друзей. Этих визитов она терпеть не могла, и если время было не позднее, предпочитала бродить по улицам, чем слушать отвратительные звуки их любви.

Однажды он привел друга и сказал, что тот теперь будет здесь жить.

«Это Люк» – представил он, и сердце девушки сжалось – она поняла, что грядут перемены к худшему.

Люк был светловолосым здоровяком-англичанином, он поигрывал мощной мускулатурой и вечно ухмылялся. Одет всегда в тугие джинсы и заношенные до дыр футболки.

«Люк считает, что он – Марлон Брандо», – пошутил Эли.

«Не хрена тут смеяться, гомик черножопый», – огрызнулся Люк.