Клэр Бенедикт - Из плена прошлого

Я употребила слова «почти пуста» не случайно: в одном углу стояли два каменных гроба. Я подошла поближе. Крышка на одном из них частично сохранилась. Куски разбитого камня были прислонены к стенкам гробов. Гробы были пусты. А что я ожидала увидеть? Груду пожелтевших костей в каждом?

– По виду очень старые, – заметила я.

Рэндалл подошел и встал рядом со мной.

– Так и есть, – подтвердил он. – О них существует легенда. В одном вроде бы лежал монах, в другом… В общем, я пытаюсь проверить эту историю.

– Монах? Мне показалось, это детские гробы, особенно вон тот.

– Нет, они для взрослых. Люди тогда были ниже ростом.

Я быстро отошла. Стекла в оконцах часовни были выбиты, давая простор ветру и дождю. Но сегодня сквозь них пробивались солнечные лучи.

– Давайте здесь и присядем. – Грег поставил на пол сумку с фотоаппаратурой и, сняв куртку, постелил ее в углу, где концентрировались солнечные лучи. Сел и похлопал рядом с собой. Заметив мою нерешительность, он усмехнулся. – Садитесь, я не кусаюсь.

Избегая встречаться с ним взглядом, я опустилась рядом и некоторое время смотрела перед собой. Он тем временем искал блокнот и какие-то бумаги в наружном кармане сумки.

Странно было сидеть вот так, в разрушенной часовне, с человеком, с которым я лишь накануне познакомилась, но которого на другом уровне знала уже довольно давно и которым восхищалась. Потому что я действительно восхищалась им, хотя никогда не признавалась в этом Джози.

Грег переворачивал листки блокнота. Я заглянула краем глаза: почерк крупный, но совершенно неразборчивый. Интересно, Рэндалл пишет так с умыслом, чтобы никто не мог воспользоваться его идеями? Он посмотрел на меня и усмехнулся.

– Да, я знаю, почерк ужасный. Моим единственным извинением служит то, что моя семья много ездила по стране, когда я был подростком, вот и не выучился красиво писать.

– Но ведь вам это не повредило?

– Что?

– Поездки по стране, я хочу сказать. Вы ведь поступили в университет, верно?

– Да, в конце концов мы перестали ездить. Я тогда и догнал сверстников.

В его голосе прозвучала печаль, и я пожалела, что заговорила об этом. Решила сменить тему, вернее, вернуться к уже начатой.

– И что же ваша программа?

– Сначала я решил сделать что-то о раннем христианстве… Это были интересные времена… – Я уже представила его себе на экране телевизора, на фоне мрачного пейзажа Нортамберленда, убеждающего аудиторию, что ранний период христианства на Британских островах таит немало интересного. – Но неожиданно я нашел старую рукопись. Она, верно, долго пылилась на библиотечной полке… Целые века. Бетани, это просто изумительно!

– Изумительно? Что именно?

– Оказалось, что все то время, пока епископ Идфрит писал свою версию Священного писания, здесь, в Ситоне, существовал безвестный монах, написавший эту изумительную рукопись. Смотрите, я тут кое-что списал… – Он сунул мне блокнот, и я беспомощно воззрилась на страницу. – Ох, простите, мой почерк! Но если вы постараетесь, то разберетесь.

Я постаралась, однако впустую, и через некоторое время сказала:

– Послушайте, дело не только в почерке, тут еще и языковая проблема. Это что, латынь?

– Да, своего рода. Простите, моя ошибка. – Рэндалл вовсе не страдал комплексом превосходства, просто, когда его что-то увлекало, искренне забывал, что не все достаточно эрудированны. – Он забрал у меня блокнот, и нахмурившись, принялся его листать. – Мне казалось, я сделал пару переводов… Однако, здесь их нет…

– Так переведите мне.

– Что? – Он старался не смотреть на меня.

– Ну, прочитайте этот текст по-английски.

Он вроде задумался над моим предложением, даже открыл блокнот.

– Смех да и только…

– Вы о чем?

Повернувшись ко мне, он усмехнулся, одновременно решительно закрывая блокнот.

– Не могу, Бетани. И не просите меня объяснить почему. Я и сам не знаю. Меня раньше никогда не одолевали приступы смущения.

– Смущения? – прошептала я.

– Понимаете, это не священный текст, это… Возможно, вы назовете его мирским.

– Мирским?

– Да, но вы не должны считать его богохульственным!

Я и не собиралась, потому что не очень-то представляла себе, что значит слово «мирской». Так что я лишь затрясла головой.

– Это не религиозные тексты, совсем нет, – сказал он, – они светские, на редкость полные света, радости, возможно, рассказывающие об иной жизни, отличной от здешней. Понимаете, отрывок, что я вам показал – любовная поэма.

– Лю… любовная? – Я возненавидела себя за то, что споткнулась на этом слове.

– И язык поэмы довольно откровенный.

– Вы хотите сказать?.. – Теперь я покраснела.

– Да, текст поэтический, прекрасный, но решительным образом непристойный. Я готов прислать вам перевод, но прочесть вам его не могу.

– Значит, это будет передача о монахах, писавших непристойные стихи?

В моих словах не было ничего смешного, но напряжение, возникшее между нами, внезапно исчезло, и мы оба расхохотались. Я прислонилась спиной к теплому камню и он последовал моему примеру. При этом как-то совсем естественно наши руки соприкоснулись, а моя голова легла на его плечо.

Смех смолк, и некоторое время я просто сидела с закрытыми глазами, вся отдавшись ощущению его физической близости. Я чувствовала тепло его тела сквозь тонкую рубашку, и со мной происходило что-то странное… Первым отодвинулся Грег, чуть-чуть, но мы уже не касались друг друга.

– Можно и так сказать, но, конечно, это нечто большее, здесь происходили какие-то… замечательные, добрые, лишенные зла события, полные радости жизни. – Он замолчал, заметив выражение моего лица. – Заносит меня, да?

– Да, но я не имею ничего против. Вот подождите, когда я все расскажу Джози.

– Джози?

– Моя подруга и большая ваша поклонница. – Теперь я могла спокойно рассказать ему об этом. Он отвернулся, чтобы положить на место блокнот, а я показала на листок бумаги с эскизом, случайно упавший на пол. – Это что, рисунок монастыря?

Он поднял листок и протянул мне.

– Да, я попытался его реконструировать, нарисовать таким, каким он был в пору своего расцвета. Как вы можете судить, я плохой художник.

– Нет, совсем неплохой рисунок.

– Но далеко не такой, как вот этот. – Он вынул картонную папку, открыл ее и достал еще один рисунок. – Фотокопия, оригинал у моей… у одного знакомого.

Мое сердце снова заколотилось. Но не потому что он случайно задел рукой мою грудь. И не потому что его лицо было близко от моего, и можно было даже разглядеть темные, загнутые ресницы. Фоторепродукция картины, изображавшей монастырь, которую он протянул мне, внезапно стала центром моего бытия. Я никогда не видела ее раньше, и вместе с тем она была мне знакома. Быстрые, четкие линии, уверенный стиль, прекрасная композиция.