Касандра Брук - Милая Венера

Он привел с собой секс-бомбочку, чтобы она подбирала его мячи, заявив, что я так молода, что могу сама нагибаться и подбирать мячи, да и в любом случае ему будет приятно поглядеть на мои ноги. Он по этому случаю облачился в противосолнечный козырек, темные очки и свитер с «Университет Гоморры» на груди и «Спаренный с Содомом» на спине. Мимо проходила супруга доктора Ангуса, и выражение ужаса поднялось из глубин ее шотландской души. Ну а ракетка Кевина вполне могла бы послужить еще и сеткой для ловли креветок. Он утверждает, что прежде ракетка принадлежала Сюзанне Ленглен. «Полагаю, сейчас ты скажешь, что у тебя был роман и с ней?» — спросила я. «Ш-ш-ш! сказал он и махнул секс-бомбочке, чтобы она сбегала за мячом. — Не в присутствии детей!» Бедная девочка сновала у корта, пытаясь выглядеть картинкой из журнала мод и одновременно разобраться, какие Между нами отношения.

«Нет ничего лучше хорошей физической разминки», — сказал он и тут же послал первый мяч далеко за ограждение корта на улицу.

«Надо же разогреться». Второй отскочил от сетки в его сторону, прежде чем последовать на улицу, за своим предшественником. «Любовь пятнадцать», — весело крикнула я.

«Ты у меня дождешься, — проворчал Кевин и заорал на секс-бомбочку. — А ну, бля, мячик, девочка!» Она покатила мячик по корту. «Дура, давай выше. Если я могу, так и ты можешь!»

Она захихикала и следующий мяч бросила, словно стараясь не поскользнуться на льду. Кевин подхватил его на четвертом прыжке и поклонился в знак одобрения. Потом удивил меня резаным мячом. «Сетка!» — крикнула я. «Врунья сучья! — взревел он. — Пятнадцать — пятнадцать. Вот теперь дело пойдет!»

И пошло. Мы сыграли пять геймов и остались при одном мяче — остальные попрятались в разных садах или среди заросших могил. Секс-бомбочка была отправлена в дом Кевина за пополнением запаса и вернулась с мячами для гольфа. «Для тебя все мячи точно яйца одинаковы, а детка? — сказал он, хлопая ее ракеткой по заду. — Ну да ладно!»

И он все вложил в подачу нашего последнего мяча в прыжке почище Бориса Беккера. И прямо в цель!

Я мяча не увидела, но он задел верх моей ракетки, перелетел через ограждение корта и нокаутировал в челюсть восточное цветущее деревце Аманды, включив сигнализацию, соединенную с полицейским участком, так что Ах-махн-дах с визгом вылетела из дома.

«Прости, радость моя! Ради тебя на него лубки надену, чего я вообще-то никогда не делаю, — крикнул ей Кевин. — А пока вот тебе это! — И отвесив поклон в сторону воображаемой королевской ложи, он бросил Аманде свой козырек. — Теперь ты можешь хвастать, что спала со знаменитым кинорежиссером!» Конечно, я вспомнила, что так оно и было.

«Черт, ты ее обхамил», — сказала я после.

Нет, мне правда было жаль Аманду. Сначала она лишилась моего мужа, а теперь и своего драгоценного деревца. «Ну да и что? — ответил Кевин, изливая полный стакан джина с тоником. — Как нехорошо, ай-ай-ай! Беда в том, что она выламывающаяся дура, а те, кто задирает нос, сами напрашиваются, чтобы их осадили. Не то что ты, — добавил он. — Ты куда вреднее Ах-махн-ды, но когда тебе требуется, разыгрываешь наивную блондиночку, и все тают. Кроме меня. Я твердею».

Он прав, я разыгрываю наивную блондиночку.

Мне приходится вести идиотские разговоры по телефону с директором Клайва, и я разыгрываю оскорбленную невинность, и он тут же начинает извиняться, уверять меня, как умен и обаятелен Клайв, и приглашать меня посетить школу и пообедать с ним.

А теперь. Рут, хорошие новости. Билл раздобыл для меня еще два заказа на панно за ДВОЙНОЙ гонорар! Просто не верится. Я богата. Я буду знаменитостью — по крайней мере в Саудовской Аравии. Это два араба, купившие два чудовищно больших дома в Суррее, которые Билл перестраивает в стиле шикарных забегаловок. Возможно, я даже куплю новую машину.

И… дом Арольда! Ты слышала про американского актера Пола Беллами? Я как будто да. Кевин говорит, что он звезда американского телевидения.

Предположительно, он захотел обзавестись лондонским приютом. Но звезда, не звезда — Господи, какой красавец! Он представился в этой обезоруживающей американской манере, когда я вышла из дома вчера утром. Через две минуты я отменила поход в парикмахерскую и по-соседски предложила ему выпить кофе в саду. «Чудесное у вас тут местечко», — сказал он, как говорят они все. Затем еще всякие вежливости, после чего: «Вы живете одна?» — что подало гораздо больше надежды. «О да», — ответила я беззаботным тоном. «Вот и я тоже», — сообщил он. Самая лучшая из возможных новостей. «Не пообедать ли нам как-нибудь вечерком», — сказал он. Я мысленно сосчитала до трех во имя хороших манер, закинула ногу на ногу и ответила: «С удовольствием. Благодарю вас». Он предложил вторник. На этот раз я сосчитала только до двух. «Да, во вторник я, пожалуй, смогу», — сказала я.

Гряди, гряди, вторник! Рут, ты не согласна, что под конец я заслужила Адониса? Учти, мне лучше соблюдать осторожность: за последнего я ведь выскочила замуж. Но кто это (Фрейд?) сказал, что вы узнаете все главное о том, с кем знакомитесь, в первые тридцать секунд? Ну-у… если это правда, то это что-то особенное. Боюсь преувеличить, но я просто в трепете. Будет воистину милостью судьбы, если, чтобы получить мой диплом по изучению мужчин, я сдам последний экзамен с подлинным мужчиной всей моей жизни. (А в придачу — наследместо!).

А пока разреши рассказать тебе о менее подлинном мужчине в моей жизни. Далее следует жалкое падение члена Королевской академии искусств.

Я опишу тебе расстановку сил и декорации. Амброз — тихий мягкий человек, немножко тряпочка-лапочка, лет, думаю, пятидесяти. Элегантный, хорошо сохранившийся, отчаянно благовоспитанный.

Шелковый голос — возможно, выработавшийся за долгие годы успокаивания жены. Она просто лает, причем хрипло, хотя он ее любит с какой-то усталой безнадежностью. У них красивый томный сын, которого я держала про запас, на случай, если бы что-то сорвалось.

Студия Амброза пристроена к его дому сзади.

Акры северного света и все прочее, а также потаенный сад вроде миниатюрной декорации к «Сну в летнюю ночь». Видимо, тут мне было предназначено изображать Флору, богиню цветов. Я уже чувствовала себя полной идиоткой и жалела, что согласилась.

Первый день мы просидели на солнце, и Амброз потчевал меня золотыми грезами художника.

Ощущение было такое, что меня швырнуло назад в XIX век, его герой Россети (Данте-Габриэль, не Кристина). Я сказала, что все женщины Россети, как мне кажется, принимали лауданум и погибали жалкой смертью, а он занервничал и заверил меня, что будет совсем по-другому. Важна, сказал он, «идиллия», то, чего не может схватить ни одна камера; только искусство способно уловить истинную суть красоты. Откровенно говоря, меня чуть не вывернуло. И я подумала, что Фрэнсиса Бэкона лучше не упоминать.