Кэтрин Куксон - Бремя одежд

Когда Аджи заговорила, это было утверждение – не ответ.

– Бессердечная свинья, – сказала она. – Чтоб он сгорел в адском пламени.

День за днем, выматывая нервы, Грейс вела с Дональдом борьбу, прилагая все усилия к тому, чтобы не лишиться и младшей дочери. Эта борьба была тем более ожесточенной, что ни Грейс, ни ее супруг ни разу не заговорили насчет своего соперничества в открытую.

И ее состояние отнюдь не улучшилось, когда она вынуждена была признать, что ей не удается забрать у Дональда Стивена – с таким же успехом она могла бы выкачать у мальчика всю кровь и ожидать, что он останется после этого в живых.

Жизнь Грейс становилась все более невыносимой; только Эндрю в состоянии принести ей облегчение – его вид, его прикосновения.

Но он был в Италии, на Сицилии, а до этого в Северной Африке. Каждую субботу утром его письма ждали Грейс у тети Аджи, но они почти всегда заканчивались одними и теми же фразами: «Теперь уже скоро, война почти окончена, дело движется к концу».

И когда война, наконец, завершилась, надежда, овладевшая Грейс, если и не помогла ей прибавить в весе, то, по крайней мере, заставила порозоветь ее щеки. «Может, завтра, – непрерывно думала она. – Может, завтра. Может, завтра.»

Но прошло еще много месяцев, и люди уже успели привыкнуть к мирной жизни, прежде чем Грейс вновь увидела Эндрю.

Однажды в пятницу, в шесть часов вечера, Пегги Матер, надевая пальто и повязывая голову шарфом, готовилась выйти в снежную пургу, что бушевала на улице. Неожиданно она услышала телефонный звонок. Кухарка уже хотела открыть заднюю дверь, когда телефон прозвонил вторично. Пегги остановилась. Викарий так шумел в детской комнате со своими сорванцами, что ничего не слышал. «А где эта?» – подумала Пегги Она вышла из кухни, пересекла холл и после третьего звонка подняла трубку.

– Алло? – услышав знакомый голос, кухарка положила трубку, подошла к лестнице и пророкотала: – Это вас, мэм!

Со времени того разговора Пегги Матер ни разу не употребила обращение «мэм», не придав ему голосом какую-то особую окраску.

Грейс, искупав детей, убиралась в ванной комнате. Она только что услышала звонок. Когда она вышла на лестницу, Пегги, уже закутав рот шарфом, пробормотала:

– Вас.

– Спасибо, Пегги, – Грейс поморщилась и посмотрела в направлении детской комнаты, откуда неслись высокие радостные крики.

Когда она взяла трубку, немедленно раздался голос Аджи:

– Ты что, спала?

– Нет, но наверху так шумели, что я не слышала звонка.

– Как ты?

– О… знаете… как обычно.

– Не хотела бы выбраться ко мне на уик-энд, поесть говядинки?

– Говядинки, тетя Аджи? Ну… – Грейс покачала головой и повторила: – Говядинки? Неплохо бы, а то мы четыре последние недели ели одну баранину. Меня уже от одного ее вида тошнит. Значит, вы можете угостить меня куском говядины?

– Да. Отличный сорт, настоящее шотландское мясо, – женщина засмеялась и добавила: – К тому же не из-под прилавка.

Грейс улыбнулась. Голос Аджи звучал так счастливо, даже взволнованно. Ей всегда удавалось во время своих поездок достать что-то особенное. У нее было столько знакомых. Но так радоваться из-за куска говядины!

– Грейс.

– Да, тетя Аджи?

– Схватись за что-нибудь, а то упадешь. У меня для тебя сюрприз. Этот кусок шотландской говядины, если можно так выразиться, ростом с человека.

Грейс отвела трубку от уха, посмотрела на нее, потом крепко прижала. Чей-то низкий, глубокий голос произнес:

– Грейс… Грейс.

Она закрыла глаза и ухватилась за край телефонного столика. Даже под страхом смерти Грейс не смогла бы выдавить из себя сейчас ни слова.

– Грейс… – голос зазвучал еще ниже, глубже. – Грейс… дорогая, ты слышишь?.. Грейс.

Ее рот был открыт, и слова готовы были политься потоком, но в это время Грейс услышала резкий голос Аджи:

– Грейс!.. Грейс, ты слышишь меня? Алло!

– Да. О, тетя Аджи!

– Там с тобой рядом кто-то есть?

Грейс покачала головой и уже собиралась сказать «нет», когда услышала, как дверь детской комнаты открылась. Потом раздались шаги Дональда.

– Да, тетя Аджи, – торопливо проговорила она.

– Значит, приедешь завтра утром?

– Да, тетя Аджи, – Дональд уже спустился в холл, и Грейс была вынуждена через силу продолжать: – У меня хватит купонов, чтобы купить Беатрис тот костюм, который мы видели. Да, завтра утром я приеду… и… мы поговорим. До свиданья, тетя Аджи, спокойной ночи.

Она положила трубку. Дональд направился в свой кабинет, а Грейс побежала наверх, к себе в комнату. На площадке она остановилась и посмотрела в сторону детской. Ей следовало броситься туда и закричать: «Дети! Дети! Вернулся ваш отец. Вы не видели его три года. Но теперь он приехал – навсегда, навсегда, навсегда. Все произошло, как бывает в сказках. Да, как в сказках: навсегда-навсегда».

Прежде чем вставить ключ в замок парадной двери дома Аджи, Грейс помедлила. Несмотря на то, что земля была покрыта снегом, а холодный воздух резал, словно нож, Грейс покрылась потом и дрожала от внутреннего жара. В ожидании этого момента она не спала всю ночь, и вот теперь, когда он наступил, она испытывала смешанное чувство: и робость, и радость, и страх – страх от того, что не знала, какой будет реакция Эндрю на ее изменившуюся внешность, потому что Грейс чувствовала – она больше не красива. Невозможно было сохранить привлекательную внешность, ощущая и испытывая все эти годы то, что испытывала и ощущала она. Ее отражение в зеркале подтверждало это.

Грейс так похудела, что ее кожа приобрела тускло-серый оттенок и туго обтягивала скулы, глаза больше не блестели, волосы стали напоминать цветом паклю и безжизненно свисали вниз. Заметит ли все это и Эндрю?

Ключ, казалось, повернулся сам собой, дверь распахнулась – и Грейс увидела Эндрю. Огромный, загорелый, он неловко стоял на середине лестницы.

– Грейс.

Он не бросился к ней, а подходил медленно, шаг за шагом, не отрывая от нее взгляда.

Когда он спустился с лестницы, Грейс все еще неподвижно стояла в открытой двери. Лишь когда Эндрю протянул к ней руки и вновь проговорил ее имя голосом настолько глубоким, что он был похож скорее на стон, она бросилась в его объятия.

– Дорогой, дорогой! О, Эндрю!

Она чувствовала его губы в своих волосах, на лбу, по всему лицу, и непрерывно повторяла: «Эндрю, Эндрю». Когда их губы слились в поцелуе, возбуждение ее достигло предела и, казалось, начало просачиваться внутрь его крепкой, жилистой фигуры, достигая самого центра.

Тесно прижавшись, они прошли в гостиную и, все так же не размыкая объятий, сели на тахту, потом легли и, уже не разговаривая, начали целоваться и не прекратили своего занятия, пока не нацеловались досыта.