Авраам Иехошуа - Любовник

– Что??

Он начал объяснять «накладку», которая произошла с ним, с той же торопливой откровенностью. Две недели назад он получил сообщение, что его бабушка умерла, он подсуетился, собрал деньги на билет и несколько дней тому назад приехал сюда, чтобы получить наследство, потому что он единственный наследник, единственный ее внук. Однако выяснилось, что старуха лежит в больнице в бессознательном состоянии, но пока еще жива… А он застрял здесь, ждет ее смерти. Потому и попытался поставить машину на колеса. В ином случае ему не пришло бы в голову заняться ею… Он и сам знает, чего она стоит… Но если придется застрять здесь на несколько дней, то он хотя бы попутешествует по стране… посмотрит новые территории… Иерусалим, прежде чем вернется во Францию…

«Что это – цинизм или наивность?» – думал я. Но было что-то милое, прямодушное и располагающее в том, как он говорил. Тем временем мы въезжаем в пределы города, взбираемся на Кармель. Он пока не собирается выходить. На вершине горы солнце врывается в окно, ослепляет даже и меня, а он совсем сжимается, съежился на своем сиденье, точно в него стреляют.

– Ох уж это израильское солнце… совершенно нестерпимое… – говорит он, – как только вы его выдерживаете?

– Привыкли, – отвечаю я серьезно, – теперь и тебе придется…

– Ненадолго, – улыбается он с надеждой. Беседа о солнце…

Я быстро приближаюсь к центру Кармеля. Он все еще не собирается выходить.

– Куда тебе надо?

– В Хайфу… то есть в Нижний город.

– Тебе давно надо было выйти. Он не понял, где мы.

Я остановился на углу, он очень благодарил меня, надел свою каскетку, смотрит по сторонам, не может узнать место.

– Все изменилось тут, – говорит он с живым интересом…

Назавтра я попросил Хамида разобрать мотор и посмотреть, что можно с ним сделать. Ему пришлось поработать целых пять часов только для того, чтобы отвинтить заржавевшие винты, которые разваливались у него в руках.

– Неужели стоит вообще заниматься этой рухлядью? – удивлялся Эрлих, который с первой минуты преисполнился какой-то странной ненавистью к этой маленькой машине – может быть, она напомнила ему времена, когда он был совладельцем гаража. Вдобавок ко всему он не мог завести на нее даже карточку, так как я забыл спросить имя того человека и его адрес, а в машине не было никаких документов.

– Ну что ты волнуешься?.. – сказал я ему, хотя и знал, что он прав.

Стоило ли прилагать такие усилия, вытаскивать мотор, разбирать его, искать старые каталоги, чтобы восстановить изъеденные ржавчиной детали, измерять объем поршней, сверлить, обтачивать новые части, сваривать и все время выискивать способ приладить нестыкующиеся части. Только старая женщина могла привести мотор в такое состояние. Если бы она вместо того, чтобы шить на сиденья цветастые чехлы, хотя бы раз смазала его…

Короче, три дня без перерыва мы занимались этой машиной, просто создали ее заново, Хамид и я, потому что Хамид, несмотря на весь свой талант, не мог сам справиться с ней, у него не хватало для этого воображения. Иногда я замечал, как он стоит, оцепенев, в течение получаса с двумя маленькими винтиками в руках и пытается сообразить, к чему они относятся. Эрлих крутился вокруг нас, как злой сторожевой пес, записывает, сколько часов работы затрачено и какие части заменены, пророчествует, что хозяин машины вообще больше не появится. «Ремонт обойдется больше стоимости самой машины», – ворчит он. Но может быть, я втайне и хотел этого. Я хотел завладеть ею.

На третий день мы поставили мотор, и он заработал. Но тут обнаружилось, что тормоза совершенно расшатались, и Хамиду пришлось разобрать их. В полдень появился он. Я увидел его смешную каскетку, мелькающую между ревущими машинами и копошащимися рабочими. Я сделал вид, что не замечаю его. Он стоял возле своего «морриса» и даже не мог вообразить, сколько работы в него вложено. Эрлих поймал его, записал его имя и адрес, но, по своему обыкновению, даже не упомянул о сумме счета. Он велел ему вернуться, когда работа будет закончена. Надо еще испытать машину на ходу, доделать последние исправления.

Через несколько часов он вернулся. Я сам взял его в пробную поездку. Все время прислушиваюсь к работе мотора, который стучит тихо, но равномерно, пробую тормоза, скорости, объясняю ему, что означают разные шумы. Он молча сидит рядом со мной, умиляя необычной своей мягкостью, чем-то озабоченный, бледный, небритый, время от времени закрывает глаза, до него не доходит чудо возрождения этого древнего уникума. На мгновение мне подумалось, что он, наверно, уже в трауре.

– Что, бабушка твоя умерла?.. – тихо сказал я. Он быстро повернул ко мне голову.

– Нет, еще нет. Все в том же состоянии. До сих пор еще в коме…

– Если она оправится, ей будет приятно снова попутешествовать с тобой в этой машине…

Он поглядел на меня испуганно.

Мы вернулись в гараж, я отдал ему ключи, вышел из машины и остановился поговорить с одним из механиков. Эрлих, подстерегавший нас, подошел к нему со счетом и потребовал заплатить сейчас же и наличными. Клиент казался ему ненадежным, и он не доверил ему оплату счета по почте. Стоимость ремонта составляла четыре тысячи лир. Немного жестоко, но все-таки справедливо, если учесть количество затраченной работы. Эрлих решил провести по особо высокой ставке каждый час, затраченный лично мною.

Человек взял счет, взглянул на него, не понимая написанного. Эрлих стал объяснять ему, а он только покачивает головой. Наконец Эрлих отстал от него. Я стоял в стороне, разговаривал с одним из клиентов, но искоса следил за ним: вот он подходит к машине, топчется вокруг нее, поглядывает на счет, лицо его хмурится, он ищет меня, видит, что я разговариваю, и не решается подойти. Эрлих возвращается к нему, он отступает, что-то бормочет, приближается ко мне, я заканчиваю беседу, направляюсь в контору, он идет рядом со мной, колеблется, ничего не говорит, лицо его очень бледно, я замечаю проседь в его волосах, хотя ему, вероятно, не больше тридцати. На пороге конторы он начинает говорить – он не понимает, он очень извиняется, но у него нет денег заплатить сейчас, он уверен, что затрачено много труда, он не возражает, но такая сумма?.. А я стою и смотрю, молча слушаю с приветливым лицом, внутренне улыбаюсь, ведь я знал, что так оно и будет, что нет у него денег, что я втянул его в ремонт, который он не в состоянии оплатить. Я был спокоен, но Эрлих, который тотчас же подошел ко мне и слышал, что он говорит, ужасно разозлился.

– Так зачем же ты отдал ее в ремонт?

– Я думал, маленькая починка… винтик… Снова винтик…

Он очень бледен, смущен, но отвечает с достоинством воспитанного, интеллигентного человека.