Барбара Виктор - Новости любви

– Ты об Ави? – спокойно говорю я. – Что мне думать? Другой жизни у меня нет, и верна я лишь ему.

Снова звонит телефон. Грэйсон берет трубку, а потом передает ее мне, удивленно подняв брови.

– Ты откуда? – спрашиваю я, не давая ему раскрыть рта.

– В машине, в Вашингтоне, на пути в аэропорт. Я лечу назад в Израиль. Наши объекты находятся под угрозой. Здесь все провалилось.

– Я знаю, – отвечаю я и начинаю плакать.

– Когда ты сможешь приехать, Мэгги?

– Я буду послезавтра и привезу твои вещи. В Тель-Авиве у нас будет та же квартира…

Но это уже детали. Ничто теперь не в силах заглушить боль.

– Я тебя люблю, – кричит он сквозь треск телефонного пространства. – Я приеду тебя встречать в аэропорт.

– Я тебя тоже люблю, – кричу я в ответ. – Обещай, что будешь осторожен!

– Я тебя не слышу! – кричит он. Наш разговор обрывается.

Телефон молчит. И никаких обещаний…

Когда мощный аэробус компании «Е1 А1» находился где-то над Грецией, в головной части самолета внезапно поднялась невероятная суета. Работник службы безопасности, одетый в самый обычный костюм, с рельефно прорисовывающейся у него под мышкой пистолетной кобурой, пружинисто проследовал по проходу мимо сидений. Он с таким же успехом мог бы надеть сомбреро или какой-нибудь френч. Результат конспирации был бы тот же. Стюард Шломо, его лицо нам знакомо после бесчисленных перелетов из Нью-Йорка в Тель-Авив и обратно, напряженно слушает, что говорит ему второй пилот. На лицах стюардесс, которые стоят тут же, отражается беспокойство.

Ави не звонил мне после своего внезапного отъезда позавчера. Впрочем, я и не надеялась на это. Он, без сомнения, находится где-то в Ливане, а там пробиться на прямую международную линию довольно трудно. Вечерние новости были весьма тревожными. Без конца демонстрировали ужасы – последствия тех двух взрывов. Американские, французские и израильские солдаты из сил безопасности ООН откапывали из-под развалин все новые и новые тела погибших. Но теперь инстинкт подсказывает мне, что произошло еще что-то, и сводка новостей должна прийти по спецсвязи.

Шломо, с глубокой ямочкой на подбородке и выразительными черными глазами, умолкает при моем приближении. Он улыбается и качает головой.

– Вы, конечно, тут как тут…

– Что случилось? – спрашиваю я, переводя взгляд с одного на другого.

– Хотите чашечку кофе? – предлагает Шломо и отворачивается.

Однако я не собираюсь уходить.

– Благодарю вас, – говорю я, внимательно глядя на второго пилота.

– С чего вы взяли, что что-то случилось? – спрашивает тот, мельком взглянув на Шломо.

– Это Мэгги Саммерс – ближневосточный корреспондент американского телевидения, – объясняет ему Шломо, подавая мне кофе. – Ей кажется, что у нее нюх на всякие истории, верно? – Он смотрит на меня.

Мимо меня протискивается пассажир, направляющийся в туалетную комнату.

– У вас на лице написано, что вы получили какое-то сообщение по радио, – говорю я.

Второй пилот пожимает плечами. Он взглядом показывает Шломо, что надо делать, а сам отправляется в радиорубку.

– Мэгги, вернитесь на свое место, – твердо говорит Шломо. – Вам здесь находиться не полагается.

– Послушайте, – возражаю я, – не будет большой беды, если я узнаю об этом. У меня ведь к этому не частный интерес, не простое любопытство.

– Я ничего не могу вам сказать.

Однако выражение его лица внушает мне большое беспокойство.

– Ну пожалуйста, Шломо!

Он вдруг уступает. Может быть, потому что мой вид внушает ему еще большее беспокойство.

– Нас сопровождают до Бен-Гуриона, – шепчет он и осторожно оглядывается.

У меня начинают трястись руки.

– Почему?

– Больше я действительно ничего не могу вам сказать. Пожалуйста, не спрашивайте.

Как раз когда я занимаю свое место, самолет на секунду проваливается в воздушную яму. Я уверена, если пассажирский израильский самолет сопровождается радарами или боевыми истребителями – это значит, что совершено вторжение на израильскую территорию или сильна угроза войны. Остается только строить догадки. Через полтора часа командир корабля сообщает о нашем приземлении в Бен-Гурионе. Я с облегчением достаю свои вещи из-под сиденья и выхожу из самолета. Если будет введено осадное положение или случись какой другой кризис, Ави непременно поставит меня в известность прежде, чем поспешит приступить к исполнению своего долга. В этом случае меня уже наверняка будут ждать на студии Ай-би-эн, чтобы я немедленно выходила в эфир.

Жара невыносимая. Одиннадцать часов назад я покинула морозный Нью-Йорк, и теперь резкая перемена погоды очень чувствительна. Перевешивая сумку с одного плеча на другое, я прохожу паспортный контроль и жду, пока в моем паспорте появится штамп. Процедура довольно длительная. Номера и данные должны быть занесены в компьютер, после чего должно прийти разрешение из службы безопасности. Вот передо мной первый пропускной пункт, и я начинаю искать глазами Ави в толпе людей, которые ожидают за красной линией. Про себя я отмечаю что-то необычное, но не сразу соображаю, что именно. Я вижу в толпе Гилу и Гидона. Они стоят вместе с человеком в военной форме, которого я не узнаю. На очереди второй проверочный пункт. Работник службы безопасности внимательно изучает пассажиров и собирает у них синие листочки, которые подтверждают, что паспортный контроль пройден. Теперь они от меня всего в нескольких шагах, и Гила что-то шепчет Гидону. Тот кивает, отступая назад, и отворачивается.

У Гилы красные глаза, а ее светлые волосы едва придерживает заколка. Ее усталое, помятое лицо выглядит так, словно она не спала всю ночь, а вид такой скорбный, что я едва удерживаю себя, чтобы не повернуться и не убежать прочь. Нет, я этого не переживу. Это несправедливо. Только не это!.. Она опускает мне на плечи руки, и по ее щекам начинают бежать слезы.

– Мэгги, – шепчет она, – Мэгги… Ощущение надежности и безопасности исчезает как дым. Я чувствую себя обворованной. Я чувствую, что меня отбросили далеко в прошлое. Качая головой, я стараюсь не потерять сознание, потому что стены начинают кружиться. Слезы льются по моим щекам, и я захлебываюсь ими.

– Нет, пожалуйста, только не Ави! Только не Ави! – молю я.

Гила пытается что-то ответить, но не может, застыв от ужаса, потому что произнести эти слова так же страшно, как и услышать.

Гидон оказывается около меня. Рядом с ним тот человек, которого я все еще не узнаю, но который, кажется, поддерживает меня под руку.

И тут до меня наконец доходит, кто этот человек. Это военный психолог, которого обычно присылают в тех случаях, когда новости слишком ужасны для членов семьи. Гидон поддерживает меня с другого бока. Мои всхлипывания становятся громче, и тогда Гила и мужчины разом начинают объяснять, что случилось.