Лариса Кондрашова - Умница, красавица

Как образуется решение?.. А он и не знал, что оно уже есть, это решение, просто как-то пришел в клинику на Чистых прудах пораньше, открыл в своем кабинете журнал по хирургии, прочитал:

«Раны, наносимые современным огнестрельным оружием, имеют особенности, в первую очередь малое входное отверстие… По ходу летящего снаряда под влиянием образования пульсирующей полости разрушаются мягкие ткани, происходит значительное разрушение кости даже на значительном расстоянии от оси движения… В результате „внутритканевого взрыва» в ране остается много нежизнеспособных тканей… Последствия ранений крайне тяжелые – полностью неустранимое обезображивание лица, нарушение функции речи…»

Первая пациентка была слегка расплывшаяся сорокалетняя женщина, хотела круговую подтяжку лица.

– Зачем вам это? – спросил Князев.

Женщина оживилась, долго, подробно рассказывала, что в своем лице она хочет меньше, что больше, где короче, где длиннее… Она была похожа на всех его пациенток, и, профессионально внимательно рассмотрев ее лицо, он ни за что не узнал бы ее на улице.

Он встал, извинился, вышел.

– С первым апреля?.. – спросил главный врач, лысенький, толстенький, в половину роста Князева человечек с несовременно золотыми коронками. – Потянуло к военной форме?.. Шутим, ха-ха…

– А что, сегодня первое апреля? – удивился Князев. – Нет, не шутим.

– Хирург – человек, способный на поступок, но все же… шутим? – переспросил главврач, блеснув золотом. – Так-таки в военкомат?..

Главврач долго развивал свои мысли на тему «как нам решиться всего лишиться».

Я все понимаю, говорил главврач, работа у нас тяжелая, клиенты особые, я и сам устал от претензий, от капризов и конфликтов. Недавно во время операции у пациентки развился анафилактический шок на введение безобидного реланиу-ма, никто не виноват, а пациентка оказалась чья-то, такое чувство, что простых людей не осталось, все чьи-то… Ты устал, так отдохни…

– Ты сам отдохни, – посоветовал Князев, – в Турцию съезди или на Багамы… Ты знаешь, что в медицинском батальоне нет челюстно-лицевого хирурга, есть только в госпитале?..

Я все понимаю, нежно говорил главврач, ты устал, но как хирург ты делаешь шаг назад. Не мне тебе объяснять, что профессионально эстетическая медицина куда интереснее, а в госпитале грубые операции, уровень квалификации ниже…

– Это другая работа, более грубая, более прогнозированная – оказать первую помощь, закрыть ранение и отправить в окружной госпиталь в Ростов или в Ставрополь, – в тон ему продолжил Князев. – Но ведь если рану на лице не закрыть, сам понимаешь, что от лица останется… получается, что солдатам я в некотором роде нужнее, чем… чем здесь.

Главврач медленно обвел взглядом свой кабинет, словно проверяя, насколько ему в этом кабинете нужен Князев.

– Это ты про что? Может, про долг перед человечеством? – печально спросил он. – Так ведь это не ты солдатикам нужен, а они тебе. Каждому, в конечном счете, важен только он сам. Правда, по-разному. Одному поесть вкусно, а другому думать, что он помог кому-то. Все равно для себя, все, что мы делаем, мы делаем для себя…

В клинике все знали обо всех все, и главврач все обо всех знал.

– Ты из-за этой своей питерской красавицы? – проникновенно спросил он и, припомнив чью-то застрявшую в голове фразу, сказал: – С питерскими барышнями всегда так сложно, в Москву они ни за что не поедут, потому что жить они в Москве не могут… Ты из-за нее все бросаешь?!

– Да ты что, – усмехнулся Князев, – что я, герой романа?! Ну ладно, я пойду…

– Сразу в военкомат? – восхищенно вздохнул главврач, толстенький, лысенький, маленький, по его вздоху сразу же стало понятно, что его мальчишки в детстве били, а он мечтал быть вот таким – высоким, решительным…

– Не сразу. У меня сегодня еще три консультации. И больных своих посмотрю.

– Ты контракт заключай не больше, чем на год! Это шаг назад! – вдруг завизжал главврач, приподнявшись за своим столом. – Слышишь, ты, любовник хренов!

А вот это неправда. «Любовник хренов» – неправда. Любовь водила его на цепи, как лукавый цыган водит медведя, заставляла его кланяться и собирать дань в шляпу с тульей, и вот теперь он уволился из цирка. И вопрос «как нам решиться всего лишиться» имел простой ответ: ВСЕ, ХВАТИТ. Потому что он мужчина, потому что он врач, потому что – все, хватит. Стыдно мужчине быть «любовником», честное слово, стыдно…

При одной мысли, что он мог бы, как герой романа, сломать свою жизнь ИЗ-ЗА ЛЮБВИ, Князев дергался, как от зубной боли.

Военный госпиталь в Ханкале, пригороде Грозного, не был истеричным всплеском, заплаканным решением личных проблем, жалким бегством от запутанной любви, пустой квартиры в Гусятниковом переулке…

Напротив, это было первое взвешенное решение за год. Уж если менять жизнь, то из-за чего-то другого, что БОЛЬШЕ любви.

Его мысли были простые и понятные, пока они были в нем самом, но, высказанные вслух, они становились неприлично пафосными, нормальные люди держат такие мысли при себе… Он же не думал: «Я ВРАЧ» или «Я МУЖЧИНА», он просто думал: «Я мужчина, я врач, а не…» – дальше было несколько вариантов на выбор, один оскорбительнее другого.

Он не мог сказать главврачу, что там он нужен, а здесь нет, – нормальные люди не говорят таких слов вслух, здесь, в этом кабинете, в нарядной клинике на Чистых прудах. Но что-то сказать было нужно, и Князев промычал вежливо-уклончивое «однообразие, надоело, Москва…».

В военкомате все произошло очень быстро, почти мгновенно, как будто его ждали. Тут же, при нем, связались с госпиталем. Должности «челюстно-лицевой хирург» в госпитале не было, не потому, что «челюстник», как говорил отец, был не нужен, а потому, что не было человека. Но вот он, человек, – сидит в военкомате, ждет. Должность для него сделали почти что мгновенно – он был нужен.

Так что из военкомата Князев вышел не военным хирургом, конечно, – вновь стать военным невозможно, но и не совсем гражданским. В контракте Князев А. А. назывался «служащий Российской армии».

В Ханкале Соня нечасто появлялась в его мыслях. Он не то чтобы не скучал, не тосковал о ней, просто некогда было, и она все удалялась и удалялась от него, пока совсем не слилась с питерским дождем, с Чистыми прудами, с прошлым. Но глубоко в подсознании жила странная мысль: все-таки все вышло ИЗ-ЗА ЛЮБВИ, и он здесь, в Ханкале, ИЗ-ЗА ЛЮБВИ.

Князев не говорил себе, что еще чуть-чуть, и его любовь закружилась бы в синих московских метелях, затерялась бы в питерском тумане, утонула бы в усталых Сониных глазах, в покупке мебели и кастрюль в пустую квартиру в Гусятниковом переулке. Он не говорил себе, что единственной возможностью сохранить в себе любовь было признать, что жизнь больше любви. Он вообще никогда не говорил себе ничего сложнее, чем «хочу» и «надо», и никогда ничего для себя не формулировал, но ведь, в отличие от Головина, ему и НЕ НУЖНО было формулировать.