Ольга Егорова - Лекарство от любви – любовь

– Хорошо, Кристина Анатольевна. – Секретарша отключилась.

– Антонова, – вслух проговорила Кристина, попытавшись вспомнить, не было ли у кого-то из ее постоянных клиенток такой фамилии. Нет, не было. Хотя разве всех их упомнишь?

Отмахнувшись от мыслей о работе, она снова посмотрела на часы и достала из сумочки пудреницу. Появившаяся в офисе посетительница оказалась кстати – телефонный звонок отвлек Кристину от тяжелых раздумий. Чувство неуверенности и страха исчезло, словно его и не было вовсе. «Все к лучшему», – мысленно проговорила она и прикоснулась к лицу кисточкой. Едва заметная сеточка морщин вокруг глаз к вечеру всегда проступала наиболее отчетливо. Но пудра была замечательной, очень высокого качества. Один взмах кисти – и морщинок как не бывало, а цвет лица идеальный и ровный.

Снова зазвонил телефон. Кристина мысленно выругалась, чувствуя, что сейчас последует продолжение истории с посетительницей.

И она не ошиблась.

– Кристина Анатольевна, эта девушка говорит, что ей необходимо вас увидеть. Что ее фамилия Антонова, Варвара Антонова, и вы ее знаете… Вернее…

– Я тебе уже все сказала, Алина! – почти прокричала в трубку Кристина. Вообще-то подобный стиль общения с подчиненными был ей чужд. Срывалась она крайне редко, объективной была всегда, а свое плохое настроение воспринимала исключительно личной, никого не касающейся, проблемой.

Она швырнула трубку на аппарат и снова раскрыла зеркальце.

«Варвара Антонова». Навязчивый рефрен не отпускал. Настойчиво теребил память, пытаясь достать, дотянуться до самых потайных ее уголков.

«Варвара. Имя-то какое редкое. Антонова. Антонова Варя. Варя. Варька…»

Зеркальце упало на пол. Кристина уже бежала в приемную, забыв обо всем, что еще минуту назад казалось важным.

Мелкий и колючий апрельский дождь стучал в лобовое стекло. Утреннее солнце, которое светило совсем по-летнему, теперь казалось лишь капризом воспаленного воображения. Сном, который растаял. Серая муть, опустившаяся на город, растушевала все весенние краски.

Хотя этот серый мир и капли мертвого хрусталя, разбивающегося на тысячи мелких осколков о лобовое стекло машины, все же казались Герману более настоящими. Сумрачность неба, хмурые взгляды прохожих, зябко сжимающих плечи под крышами-зонтами, тяжелый и неритмичный стук капель о стекло – как часто он ловил себя на мысли о том, что по-другому и быть не может. Солнце и радость человеку только снится, а просыпаясь, он видит мир, окрашенный серым, и это его естественный цвет.

«Серебро Господа моего, – доносилось из динамиков, – серебро Господа…»

«Да, пожалуй, так оно и есть», – подумал Герман. Серебро Господа, и цвет его – серый. Человек – странное существо. Родившись на свет, рано или поздно он приходит к мысли о том, что непременно должен быть счастливым. Именно в этот момент и начинаются все беды. Эта глупая мысль, что счастье в любом случае должно состояться, залететь яркокрылой птицей в окно и поселиться себе спокойно в клетке, – как смертельный яд, капля за каплей попадает в вены и разрушает человека изнутри. А уж если и правда случается в жизни такое, когда птица эта капризная случайно приземлится у тебя на подоконнике, тут уж совсем мозги вышибает. Начинаешь воображать себя хозяином, наивно полагая, что тяжелый замок, подвешенный на дверце клетки, способен удержать птицу навсегда.

Такое и с ним однажды случилось.

Протянув руку, он переключил приемник на другой канал. Гребенщиков с некоторых пор был для него под запретом. Даже здесь, в салоне машины.

Светофор мигнул желтым глазом, давая понять, что пора бы уже отвлечься от нескончаемых раздумий и тронуться в путь. Кто-то нетерпеливо посигналил сзади. Герман отжал сцепление и надавил на педаль газа. Капли застучали еще отчаяннее, еще быстрее. Ветер летел по встречной, бросал их на лобовое стекло и спешил дальше, не оглядываясь, словно боялся опоздать куда-то.

Часы на панели приборов показывали семь минут шестого. При благоприятном раскладе событий – в смысле полного отсутствия пробок – он прибудет к офису минут через семь-восемь. Как это ни удивительно, в тот вечер пробок на дорогах не было вообще. В первый раз за последние полгода на его памяти такое случалось. Дорога из Ленинского района в центр всегда была перегруженной. Еще совсем недавно она вообще была единственной. Несколько месяцев назад открыли вторую, объездную дорогу, но положение дел это не спасло. После работы в пробках регулярно приходилось торчать минут по сорок, а то и больше часа. Он уже привык и относился к этому спокойно. Ведь дома, кроме кота Степана, его никогда никто не ждал. Но Степан всегда относился к длительному отсутствию хозяина философски и недовольства не обнаруживал. А Герман, пользуясь либеральностью кота, никогда не стремился любой ценой вырваться из пробки. Спокойно сидел в машине и слушал музыку.

Проезжая очередной перекресток, он уже протянул руку, чтобы включить поворотник, и вдруг со внезапной отчетливостью осознал, что ему не нужно поворачивать. Не нужно ехать, как обычно, домой. Привычный сценарий – поздний ужин на холостяцкой кухне в компании кота Степана, который повторялся в течение почти десяти лет за редким исключением тех дней, когда Герман был в командировке, на этот раз изменился самым кардинальным образом. Сегодня ему предстоит провести вечер в обществе женщины. Красивой женщины с грустными глазами. Впервые за десять лет монашеского одиночества и вечной скорби.

Даже не верилось в это. И непонятно вообще было, как могло с ним произойти такое. Эта нескончаемая грусть в ее глазах притягивала к себе как магнит. Только он ведь знал, заранее знал, что ничего хорошего из этого не получится. Когда людей притягивает друг к другу только грусть, вряд ли они вдвоем смогут спастись от нее. Скорее только приумножат, удвоят эту грусть, а не разделят ее пополам.

Хотя всякое ведь в жизни бывает.

Что-то изменилось в нем после этой московской поездки. Даже не после самой поездки, а после встречи в поезде. Встречи с тем мальчишкой, имени которого он так и не узнал. Хотя он и сам боялся себе в этом признаться. Слишком нелепыми, слишком детскими были эти мысли. Отчаянно детскими.

Когда умерла бабушка, к которой Герман был привязан так, как ни к кому на свете, мать пыталась его успокоить. Много и долго говорила о том, что душа человека бессмертна, что на самом деле бабушка и не умерла вовсе, а просто ушла из этого мира. И там, в этом другом мире, ей живется хорошо, спокойно и счастливо, а от жизни в этом мире она просто устала. Рано или поздно, сказала тогда мать, любой человек устает жить в этом мире, и тогда он «переселяется».