Белва Плейн - Шепот

Эмили, погрузившись в вычисления, удивлялась, насколько хорошо дело «взяло старт» и «набрало обороты».

– Здесь очень высокий спрос на нашу продукцию, – ответила Линн. – Когда так много женщин работает, то не остается времени на званые обеды и вечеринки. Мы готовим много блюд и охлаждаем их, а потом продаем в магазине. К тому же, мысль вернуться сюда, где меня еще помнят, была очень удачной.

Эмили спросила:

– Часто ли пишет дядя Брюс?

– Ну, я бы не сказала, что часто, но, разумеется, пишет.

Брюс писал дружеские забавные письма. О своей работе, о путешествиях. И больше ни о чем.

– Последняя новость, это та, что они хотят, чтобы он открыл новый офис в Москве. Он занимался русским языком.

Эмили раскрыла рот, издала какой-то невнятный звук, и снова закрыла.

– Что такое? Что ты хотела сказать?

– Я хотела спросить – я хотела спросить, что слышно от папы?

– Единственный контакт, который я с ним имею или когда-либо захочу иметь, это через банк, когда он переводит для вас всех алименты. Кажется, у него очень хорошая работа. – Линн поколебалась, добавить ли что-нибудь еще, а затем, решившись, продолжила: – А ты что-нибудь о нем слышала?

– Он прислал мне подарок на день рождения, чек и книгу современной поэзии. Он пишет о себе только, что он надеется, что я счастлива.

Его девочка, его Эмили, подумала Линн и, почувствовав мгновенное болезненное сочувствие, ощутила, как ему ее не хватает. Но дело сделано, ничего изменить нельзя.

Она встала и сняла фартук, сказав резко:

– Теперь мне надо идти в магазин. Ох, тетя Хелен должна забежать за пирогом.

– Двадцать пять лет супружеской жизни?

– Да, счастливых.

– Папа всегда считал Дарвина идиотом, не правда ли?

– Он о многих так думал, и он был неправ.

Ей стало неуютно от напоминания о презрительном отношении Роберта к людям, о его недоброжелательных шутках на чужой счет, легких намеков на еврейское происхождение Леманов, и даже на итальянское происхождение Монакко. Линн почувствовала, что самой Эмили стало неловко от ее вопроса.

Она наклонила голову и погладила дочь по голове.

– Что ты будешь делать, когда я уйду, дорогая?

– Ничего, просто бездельничать. У меня каникулы.

– Хорошо. Тебе необходимо отдохнуть. Наслаждайся.

«Пусть жизнь моих детей будет сладкая, пусть она будет спокойная, – думала Линн за рулем, проезжая по спокойным пригородным улочкам. – Мы должны стереть все выбоины и пятна. Бобби не вспомнит ту ночь, а Энни никогда ее не забудет; но ее ум, который Роберт так недооценивал, поможет ей с этим справиться. Он уже помог ей. И лечение тоже помогло, но в основном ее состояние улучшилось, потому что уехал Роберт. Это оказалось так просто. Она потеряла двадцать фунтов, так что теперь ее похудевшее лицо превратилось в пикантное и привлекательное. Энни выпрямила волосы и теперь впервые нравилась себе. Она даже сама, без всякого принуждения снова стала играть на рояле!»

С того дня, как их фургон пересек Миссисипи и они провели ночь в этом странном доме, произошли большие изменения в семье. Уже было за полночь, было очень холодно, и шел дождь, Дарвин растопил топку, а Хелен постелила постели, в которые они рухнули как подкошенные.

Дождь стучал в окна незнакомой комнаты, где спала Линн. Время от времени она поднимала голову и смотрела на будильник. Три часа… Ее сердце подскочило от панического страха. Теперь она одна несет ответственность за своих детей, и даже за Юдору, такую привязчивую, такую полную надежд. Они так далеко от дома. В панике она говорила себе: «Ты не сможешь одолеть это одна. Это слишком тяжело и слишком много надо сделать. Ты ничего не умеешь. Ну хорошо, ты умеешь стряпать, но ты же не маэстро из пятизвездочного отеля. С чего ты взяла, что сможешь это сделать? Как ты осмелилась? Дура, дура, ничего у тебя не выйдет». А дождь продолжал стучать. Даже дождь, все кругом враждебно. Потом наступил рассвет, жалкий серый рассвет и разлил свой бледный свет по уродливой мебели в чужой комнате.

О чем ты думала? Ты не сможешь это сделать одна.

Но она это сделала. Она твердила себе: «Думай головой, не поддавайся эмоциям. Ты ничего не сделаешь, лежа в постели и дрожа от страха». Поэтому она встала, и при этом ужасном сером свете взяла лист бумаги и написала список.

Прежде всего записать Энни в школу. Затем визит в магазин, которому предстоит дать ей возможность нажить состояние, – надо посмотреть, что там придется сделать в первую очередь. Затем визит в одну из добровольческих деловых групп, где кто-то сможет ее научить, как открыть самостоятельное дело; она читала, что подобные группы могут оказаться весьма полезными.

«Мир не такой враждебный, как часто может показаться», – вспомнила она ободряющие слова Тома. «Может быть, – думала она в тот серый рассвет, – может быть, и правда. Я вскоре об этом узнаю».

Теперь Линн только улыбалась, вспоминая, насколько он может быть дружелюбным. Потому что мужчина, который больше всего помог ей, весьма молодой мужчина, ушедший от дел раньше пятидесяти лет, настолько восхищался ее «предприятием», что совершенно серьезно предлагал ей выйти за него замуж.

– Вы мне нравитесь, – сказала она, – и я вам благодарна, вы мне очень нравитесь, но я не собираюсь выходить замуж.

Одно дело, что, впрочем, вполне естественно, стремиться к удовольствию быть с мужчиной в постели, другое дело соглашаться на доверие и участие мужчины-друга, но вступить в брак и принадлежать кому-то, выйти замуж и подчиняться мужу, как это было с ней в браке с Робертом, даже если отбросить его жестокость, – она не хотела. Более того, именно этого она и боялась. По-видимому, настанет день, когда равенство в браке будет возможно, и ее страх исчезнет, но не теперь. По крайней мере ни с одним из мужчин, которых она видит вокруг себя.

Вокруг нее постоянно были мужчины, с которыми ее знакомила Хелен и их старые друзья, порядочные, интеллигентные и вполне приличные. Некоторые даже забавные. Но и все. Она еще не была готова вторично вступить в брак. Когда окружающие, чаще всего женщины, настойчиво спрашивали: «Почему вы не хотите выходить замуж?» – Линн любила говорить в свое оправдание, что у нее есть Энни и очень энергичный маленький мальчик, у нее есть свое дело, но совершенно нет свободной минуты, чтобы подумать над предложением.

Иногда – довольно часто – она думала о Брюсе. Она оживляла в памяти тот день, тот единственный раз, когда они любили друг друга. Время стерло вину и оставило ей только память о необычайной радости.

Но было бесполезно вообще думать о нем. За исключением редких писем и открыток с видами замков Дании или Греции, он исчез в другой жизни, ушел со сцены, на которой разворачивалась жизнь Линн.